Но и там он не остановился. Гордо выпрямившись, он шагнул прямо в море, где продолжал переставлять ноги, и в итоге над водой виднелось лишь тело из шести отдельных сегментов да небольшие фрагменты ног. Долгоног продолжал двигаться по направлению к побережью материка, пока его окончательно не поглотил туман. Бормоча свои лозунги, «Красота» летела над ним, но вскоре вернулась, храня подавленное молчание.
Долгоног, кажется, немного осел, подогнув свои воображаемые колени. Медленно, словно в его тонкие суставы мертвой хваткой впился ревматизм, он по очереди пошевелил каждой из шести ног, делая между движениями долгие, «растительные» паузы.
Грену далеко не сразу удалось заманить людей — толстячков на отведенные им места. Для них островок представлялся чем-то настолько родным, что за него следовало цепляться даже под угрозой колотушек, лишь бы не променять твердые камни на какое бы то ни было будущее блаженство.
— Мы не можем здесь оставаться: пища, наверное, скоро кончится, — сказал им Грен, когда толстячки собрались вокруг, поеживаясь от волнения.
— О пастух, мы радостно вторим тебе, произнося «да» и снова произнося «да». Если здесь вся пища кончится,
— Тогда будет слишком поздно. Мы должны отправляться сейчас, ведь долгоноги уходят и скоро все уйдут.
— Прежде никогда не видали мы долгобродов, а чтобы уйти бродить с ними, когда они пойдут себе долгобродить? Где были они раньше, пока мы никогда не видали их? Ужасный пастух и бутербродная дама, теперь вы двое людей без хвостов находите эту заботу, чтобы уйти с ними. Мы такой заботы не ищем. Мы не возражаем, чтобы никогда больше не повидать долгобродящих долгобродов.
Грен не стал ограничивать себя словесными препираниями; когда он обратился за помощью к палке, толстячки быстро выразили готовность признать разумность его рассуждений и поступить соответственно. Вздыхая и хлюпая носами, они покорно дали пригнать себя к шести цветкам долгонога, чьи бутоны едва успели раскрыться. Все вместе росли они на самом краю обрыва, под которым бурлило море.
Под присмотром сморчка Грен и Яттмур провели какое-то время, собирая пищу, заворачивая ее в листья и привязывая ее к семенным коробочкам долгонога ползучими побегами ежевики. Для путешествия все было готово.
Четверо людей-толстячков, понукаемые Греном, забрались на четыре барабана. Посоветовав им держаться покрепче, Грен поочередно обошел коробочки, оглаживая ладонью посыпанные мучнистой пыльцой сердцевины каждого цветка. Одна за другой, коробочки взметнулись в воздух под шумный аккомпанемент цеплявшихся за них пассажиров.
Лишь с четвертым барабаном что-то было не так. Именно этот цветок клонился к краю обрыва. Когда пружина разжалась, лишний вес на стручке отклонил ее скорее в сторону, чем вверх. Стебель перегнулся — страус со сломанной шеей, — и повисший на нем толстячок завопил, дрыгая в воздухе не находящими опоры ногами.
— Мамочка! Любимое дерево! Помоги своему славному толстенькому сыну! — вопил он, но помощь так и не подоспела. Пальцы толстячка ослабли, и он упал, сопровождаемый градом провизии, все еще отчаянно протестуя, — безродный Икар, низвергаемый в море. Поток сразу же потащил его прочь. Грен и Яттмур видели, как голова толстячка ушла под воду в бурном потоке спешащей мимо воды.
Освободившись от ноши, коробочка долгонога воспряла духом, выпрямилась, ударила по уже качавшимся там барабанам и соединилась с ними в единое целое.
— Наша очередь! — сказал Грен, оборачиваясь к Яттмур.
Яттмур все еще всматривалась в море. Ухватив за локоть, Грен подтолкнул ее к двум еще не опыленным цветкам. Не выказывая гнева, она высвободилась, дернув плечом.
— Мне что, побить тебя, как толстячка? — спросил ее Грен.
Яттмур не улыбнулась. Грен по-прежнему держал в руке свою палку и хватка его окрепла, когда Яттмур никак не отреагировала на шутку. Помолчав, она покорно вскарабкалась на большую зеленую коробочку долгонога.