Тепло очага

— Она мужу идет помогать. Те, у кого много пшеницы и кукурузы, увозят по ночам зерно из села и где-то продают. Муж Таурзат следит за дорогами, чтобы никто не мог ни пройти, ни проехать без разрешения. А Таурзат ему помогает…

— Он такой сильный?

— Он большой начальник. Самый большой начальник в селе.

Но когда девочка увидела Таурзат днем, та не показалась ей ни суровой, ни воинственной, и вскоре Серафима забыла о словах Госка, и виделась ей только винтовка, и она пыталась понять — что же такое происходит, почему женщина должна ходить с винтовкой, с настоящей винтовкой, из которой стреляют.

Кто знает, сколько времени прошло с той ночи до другой, когда Серафима узнала, что убили Шахмата, мужа Таурзат?.. И до этого девочка не раз видела, как хоронят, люди возвращаются с кладбища и постепенно все забывается… Шахмата искали десять дней, и каждый день приносил в село новые слухи, один страшнее другого. Одна старуха на окраине какого-то города нашла изорванную, перепачканную кровью одежду. Там же нашли и труп Шахмата, зашитый в мешок и зарытый наспех…

В тот день Серафима видела Таурзат не заплаканную, а суровую, и девочка поняла — этого горя женщине хватит на всю жизнь…

Госка и Маро вместе пришли на ферму, взяли по три овцы и погнали их домой.

Уалинка и Дунекка попросили записать за ними шесть голов. На тех, кто старался взять как можно больше, Таурзат смотрела неодобрительно. Уалинка успела шепнуть Серафиме, которая вела список:

— Больше трех не пиши, все равно никому твоя бумага не понадобится… Ты нужна мне, — добавила она громко, — зайди вечером к нам.

Серафима, покраснев от стыда, смотрела на список, на цифру 6, стоявшую напротив фамилии Уалинка. Если бы даже сейчас упала с неба резника, то и тогда девушка не смогла бы стереть написанное. «Зачем заставляет меня делать то, чего я не могу? — мучилась она. — Если бы не знала меня, тогда еще куда ни шло, но ведь знает, знает, что я не сделаю этого».

Одна старуха, поставив крест вместо подписи, спросила Таурзат:

— А если ваши бумажки пропадут, тогда как?

— Совесть-то не пропадет, — ответила Таурзат. Она долго смотрела вслед старухе, потом сказала: — Думает, я не поняла ее. Не посмела она, иначе бы сказала: «Если земля перевернется дважды и все останется на своих местах, только тогда вы получите своих овец. Не на что вам надеяться, были вы или не были — никто об этом и не вспомнит»…

Домой Серафима возвращалась вместе с Дзиппа. Шли они в село, охваченное беспокойством, в холодные свои дома. Безрогая овца старалась сбежать с дороги на обочину, но к задней ноге ее Дзиппа привязал веревку, конец которой держал в руке. Овцу надо стричь, но даже сквозь шерсть торчит ее острый хребет. Следом за овцой плелся худенький ягненок, блеял жалобно, обращаясь к матери, а та отвечала ему тихо и печально. Ферма осталась далеко позади, но Серафиме казалось, что это блеяние слышно и там, и в селе.

Безрогая овца тащила Дзиппа за собой. Серафима то отставала от старика, то догоняла его. «Почему он молчит все время?» — думала она. Девушке хотелось, чтобы старик улыбнулся ей и сказал: «Осень пройдет, а за ней зима. Настанет весна, Серафима, новая весна».

Сумерки пришли из леса, со стороны войны, и, казалось, в воздухе запахло кровью и порохом…

На краю села, у канавы, Серафима увидела двух женщин. Они кричали и размахивали палками. Дзиппа тоже заметил их, но Серафима узнала женщин раньше — это были Уалинка и Дунекка. Девушка подумала, что они гонят свою корову. Ей захотелось, чтобы корова бросилась бежать и эти женщины следом, чтобы она, Серафима, и Дзиппа не догнали их и шли себе, как сейчас, вдвоем. Если же придется идти с Уалинка и Дунекка, сколько двусмысленных слов будет произнесено! Уалинка выскажет все, что не посмела сказать при Таурзат, всем перемоет косточки, никого не пощадит…

— Серафима, скажи-ка мне, — обратился к девушке Дзиппа, — это не наши ли соседки машут там палками? Никак не разгляжу…

Оказалось, мать и дочь неистово молотили колхозного коня Байтугана…

…Байтугана в бричку всегда запрягали с правой стороны. С левой обычно шел Булан. Отец Серафимы часто говорил: «Таких лошадей нет больше нигде и никогда не будет». Он говорил это, помахивая искусно сплетенным кнутом, от одного звонкого щелчка которого воробьи мигом разлетались с тутовника.

Кнут отец держал для порядка — лошадей он никогда пальцем не трогал. Накормленные и напоенные, они блестели так, будто яйцом смазаны. Еще издали было видно белое пятно на лбу Байтугана, горящие глаза, навостренные уши. Каждый раз, когда бричка вкатывалась во двор, Серафима вспоминала историю, которую любил рассказывать ее отец…