Тепло твоего сердца

Дев ему предлагали
Гибких, светловолосых,
Тонких эльфийских талий,
Остроухих, курносых.

Но наш герой из этих

Тощих, болезных цапель
Только одну приметив,
Тут же ее облапал.

И, заказав побольше

Крепкого, злого эля,
С ней кувыркался с ночи
И до утра в постели.

Даже сквозь туман в мыслях стало весьма очевидно, куда он попал: недвусмысленные картинки смотрели со стен, канделябры имели вполне узнаваемую форму, и сбоку продолжало настойчиво прижиматься горячее тело. Дьюар скосил взгляд, стараясь не слишком отвлекаться от уворачивающихся из-под ног ступеней – девушка оказалась вполне себе миловидной, но проклятая серость стерла и это впечатление, оставив лишь краткую отметку о том, что видят глаза. Не споткнуться показалось куда важнее.

Скрипнула дверь комнаты. Полумрак радушно принял в свои объятия, и глазам сразу сделалось легче от того, что серость больше не пестрила вспышками света. Дьюар с облегчением выдохнул, опустившись на край кровати, отбросил натерший пятку сапог. Даже в натопленной спальне – холод не отпускал, онемевшие пальцы продолжали подрагивать, благо, что им и не нужно ничего было делать – девушка сама споро распутывала застежки куртки.

А странная песенка все продолжала литься из коридора.

Орк протрезвел к рассвету,
В койке с эльфийкой милой.
Радостней орка нету,
Только в заду свербило!

Не обратив вниманья

На дискомфорт меж булок,
Орк совершил признанье:
Взять деву замуж вздумал.

Дева, смеясь игриво,

Орка лобзает в губы:
– Ишь ты, какой ретивый,
– молвит, – Я – ПАРЕНЬ, глупый.

Пауза в пении позволила услышать скрип за стеной и частые вздохи, перемежающиеся с ним, но Дьюар не обратил внимания. Наверное, той части его сознания, что заблудилась в Загранье или просто заледенела, все-таки слишком не хватало, чтобы связно мыслить. Он чувствовал тепло, исходящее от живого тела, и только это было важно. Тепло, поначалу обжигавшее, делалось спокойнее и обволакивало приятной негой – от него плавился лед в груди, возвращалась чувствительность рук, неподъемная тяжесть собственного тела обращалась простой усталостью. Окончание песни Дьюар уже почти не разобрал, проваливаясь в мрачно-серую пелену, среди которой выделялась только бьющаяся искрой жизнь.

Понял герой, что лишка
Дал он намедни с элем,
Пялил его парнишка
Целую ночь в постели.

Орк наперво́ смутился,

После ругался грязно,
Ну, а потом смирился —
Больно был эльф прекрасный.

И, почесавши рожу,

Эльфу сказал: – Неважно,
Ты все равно пригожей
Всех наших девок страшных!

Что за мораль тут, братцы?

Коли востришь в бордели,
Нечего надираться…

Слава святому элю!

***

Утро было золотым от лучей солнца, просачивающихся сквозь тонкий балдахин над кроватью. Дьюар поднял отяжелевшую голову, силясь понять, где это он оказался. Словно после хорошей попойки, память выдавала смутно очерченные образы, которые при том никак не складывались в одну цельную картину. Он помнил Загранье, просто не смог бы забыть, но холод испарился. Дьюар словно заново привыкал к чувствам, которые пробудились в растаявшей душе, старался совладать с ними, пока они сами не взяли верх. Он снова видел цвета, различал эмоции и стал собой, хотя отпечаток той стороны Грани навсегда остался с ним.

Дьюар совсем не помнил, как очутился в этом доме, но нехорошее предчувствие уже закралось в его голову. Дьюар обнаружил себя раздетым до нижней рубашки, да и та была расстегнута наполовину. Широкий пояс с привязанными к нему мешочками и кинжалом валялся в куче остальной одежды. Первым делом Дьюар бросился проверить, на месте ли амулеты. Не самые ценные, но все же хранящие магию тисовые бусины нашлись на привычном месте, в отдельном кожаном кошеле, и это на время уняло беспокойство. Он присмотрелся к окружению: откровенным фрескам на потолке, шелкам, подушкам. И его длинные уши заалели до самого основания. В подобном месте без ведома наставника – такого позора с ним не случалось еще за всю жизнь.

– О, неужели очухался? – смутно знакомый голос раздался сзади, со стороны двери. – Это же надо так спать, я полночи пыталась тебя разбудить, и никакой реакции.