– О, я далека от поисков всяческих мемориальных досок. Да и к Горькому достаточно спокойно отношусь. Возможно, меня могло бы привлечь что-либо, касающееся Чехова… да и то не уверена. Помню, в Ялте, на экскурсии в доме Чехова, после слов экскурсовода «а теперь пройдемте в спальню писателя» – один из экскурсантов остановился и возмущенно сказал:
– Нет, я не пойду в спальню Чехова! Спальня – место интимное, домашнее. Вы что, свою спальню тоже всем на обозрение выставляете?
В конце концов, разве писатель не в книгах остается? Все остальное – туристическая суета. Ну, был, ну, пил, ну, волочился за какой-нибудь юбкой…
– Сначала – о культурном пространстве. Вы можете определить точно, к какому культурному пространству принадлежал, скажем, Казанова, с его знанием многих иностранных языков, с его скитаниями, наконец, с армией его разноплеменных любовниц?
К какому культурному пространству принадлежал Калиостро? Граф Сен-Жермен? Вы скажете, что это несопоставимые вещи, а между тем писательство – это и авантюра, и скитальчество, и чародейство, и спиритизм. Наконец, это – подсознательная (или вполне сознательная, как в моем случае) постоянная неутолимая жажда выбраться из предназначенного тебе рождением и воспитанием культурного пространства… Писатель может бежать куда угодно, в любое культурное пространство (тут все зависит от его эрудиции, таланта, ну, и умения натягивать на себя чужие «шкуры»).
С моим культурным пространством дело непросто. В Узбекистане, где я родилась, большинство населения – люди с мусульманским менталитетом. Росла я в среде маргинальной; разумеется, изначально принадлежу пространству русской культуры; родной язык – русский, затем школа, консерватория… Кстати, музыка – это ведь тоже целая область «разноплеменных» и «разнокультурных» чувствований – это и русская музыка, и европейская, и узбекские макомы…
Но вот уже много лет я живу в совершенно иных геополитических, культурных, национальных условиях: все то же наложение кадра – рождается некий гибрид, мичуринские штучки судьбы. Хотя эта средиземноморская окраска европейского мышления – она есть и у Киплинга, и у того же Лоренса Даррелла. Ну и – сильная еврейская доминанта. Нет, не хотела бы я выписывать рецепт этого сложного коктейля, тем паче не желаю себя обозначать тем или тем. Я каждую минуту ощущаю в себе изменчивость таинственных токов принадлежности, причастности, определимости – себя.
Вот вы говорите – Венеция… В этом совершенно отдельном, особом, неповторимом культурном пространстве я ощущала восторг полного растворения, слияния, даже – уподобления себя, своей человеческой обреченности с карнавальной обреченностью этого города… И семь дней, пока бродила по этим улицам, мостикам, кампо и пьяцеттам, абсолютно – принадлежала.
Хотя, конечно, существовали, особенно в прошлом, художники, которые принадлежали одному целостному культурному пространству, и это были великие художники… Наверное, это счастье – родиться в одной стране, прожить в ней до самой смерти и ощущать себя цельной личностью… К сожалению (а почему, собственно, к сожалению?), современный художник почти всегда принадлежит нескольким культурным пространствам.
– Сколько угодно. В жизни, в мире великое множество самых фантастических явлений. И я смирилась, что не прокачусь на запятках всех трамваев. К тому же если те или иные запятки очень понадобятся, их ведь можно вообразить – на что же моя профессия?