Теплые штаны для вашей мами

«ЦЫПЛЕНКА ЖАРЕНА»

Карловы Вары… Почтенный ресторан «Наполеон», неподалеку от нашего пансиона, существует – судя по изъеденным временем мраморным колоннам и интерьеру – действительно чуть ли не со времен Бонапарта.

Маленький уютный зал – пунцовый бархат и позолота кресел, старинные настольные лампы – заполнялся к вечеру. Днем здесь было пусто. Я же как раз днем пускалась в одинокие прогулки по улицам, заглядывая в укромные уголки, дворы, подъезды, окна… Я везде должна сунуть нос – на всякий случай…

Проходя мимо «Наполеона», усмотрела в меню, вывешенном на треноге перед входом в ресторан, жареного цыпленка и почувствовала, что вполне созрела попробовать здешнюю кухню…

Внутри все было подчеркнуто несовременным. Старые гравюры на стенах являли Карлсбад прошлых веков: кудрявые дымки над пушками (кто-то кого-то завоевывает, все мужчины усаты и похожи на Петра Первого), дамы и кавалеры на водах, густые купы деревьев на горах…

Молодой человек в длинном белом фартуке устремился ко мне, выхватив книжку меню из коричневой стопки. Я сказала ему по-английски, подняв палец: только цыпленок!

Но он опознал во мне русскую, и некоторое время мы договаривались – по-русски, он довольно прилично говорил, – как поджарить цыпленка и какие овощи к нему подать (почему бы не картошки? Нет? Тогда стручковую фасоль, немного спаржи и знаете что – я рекомендую вам некоторые соленья, о`кей? Если вы доверите, я выберу сам…), после чего я села в уголок, лицом к окну, достав, как всегда, блокнот и ручку.

…Вдруг в зал вошли четверо пожилых господ, одетых непримечательно, точнее, по-европейски нехарактерно. Они даже не разговаривали. И только мой израильский глаз, постоянно фиксирующий боковым зрением опасность, безошибочно – по мускульному хищному напряжению, всегда им сопутствующему, – определил наших ближневосточных соседей.

Мужчины огляделись, и один из них, дородный господин лет пятидесяти пяти, в великолепно сидящем на нем бежевом костюме, прямиком направился в туалет. Остальные, явно не собираясь здесь оставаться обедать, ждали своей очереди.

Официант спокойно сказал по-английски:

– Пользование туалетом стоит у нас пять крон.

Эта фраза, вполне корректная, произвела почему-то на всю компанию катализирующее действие.

– У меня нет мелочи! – презрительно, с силой воскликнул один из мужчин. – У меня только кредитная карточка «Коммершиал банка».

Официант пожал плечами, промолчал.

– Я всюду обхожусь кредитной карточкой! – запальчиво продолжал тот. Подтянутый, с молодыми черными глазами, блестевшими в полумраке этого старинного заведения, он словно нес в себе грозную постоянную готовность к стычке, искал ее, жаждал. – Может, за отлив тоже примешь кредитную карточку?

– Мы не принимаем кредитных карт, – ответил официант невозмутимо вежливо. По-видимому, у него было адское терпение.

Господин подскочил к двери в туалет и стал колотить в нее, выкрикивая что-то по-арабски.

– Али! Али! – кричал он, и в потоке арабской, неразличимой для меня речи слышалось только «карта креди». – Али! Али! – как будто призывал приятеля или родственника немедленно прекратить мочеиспускание – в знак протеста.

Али, впрочем, – судя по времени – все-таки завершил начатое, а когда наконец вышел, немедленно присоединился к остальным, плотно обступившим молодого человека. И вместе они еще минут пять громко требовали хозяина заведения, которого не было, потрясая в воздухе сжатыми кулаками, как в плохих восточных фильмах, где герои слишком эмоционально жестикулируют, изнурительно долго плачут, жалобно поют, обильно потеют и неутомимо танцуют…

Даже в полумраке залы видно было, как побелело лицо официанта, – оно почти слилось по цвету с фартуком.

Наконец компания направилась к выходу, и, уже стоя на пороге, главный зачинщик и скандалист простер указующий перст в сторону молодого человека и пять! – пять раз подряд! – театрально и высокопарно прокричал:

– Расист! Расист! Расист! Расист! Расист!!!

После чего торжествующе покинул поле боя.

Мы остались вдвоем в пустом зальце. Тихо журчала вода в каком-то приспособлении для рыбок в аквариуме… Молодой человек молча ушел на кухню и минут десять отсутствовал… Потом явился с подносом. Лицо его по-прежнему было бледным и каким-то опрокинутым.

– Ваша цыпленка, – спокойно сказал он, ставя передо мной тарелку и раскладывая приборы.

Я мягко проговорила, коснувшись его руки:

– Не огорчайтесь… Все, что было тут сейчас… ровным счетом ничего не значит… Это театр.

Он ничего не ответил, ушел, но, видимо, в знак признательности поставил мне старую трогательную песенку Джо Дассена, под которую одна в пустом уютном зале я задумчиво догрызла замечательно прожаренного цыпленка.