Терапия

Труднее всего было писать за Салли. Эту часть я Александре не показал - поскольку я и ее сделал действующим лицом в этой истории, что она могла счесть вольностью с моей стороны. Я знаю, что Александра приглашала Салли на беседу, потому что спрашивала, не возражаю ли я (я ответил, что нет). И думаю, Салли согласилась, но мне Александра об их разговоре не рассказала, полагаю, ничего утешительного там не было. Заново переживая наш разрыв, как видит его Салли, я испытывал почти физическую боль. Поэтому на середине ее беседа с Александрой плавно перетекает в воспоминания о моих ухаживаниях, хотя переживать заново те дни обещаний и смеха тоже было больно. Самое страшное, что, перед тем как уйти, сказала мне Салли во время тех длинных, кошмарных выходных, наполненных ссорами, мольбами и взаимными упреками, было: «Ты больше не умеешь меня рассмешить». В ту секунду я понял, действительно понял, сердцем, что потерял ее.

Четверг, 27 мая, 10 утра. Вчерашний кусок я писал целый день. Работал без перерыва, только отвлекся на пять минут, чтобы сгонять в «Pret A Manger» за сандвичем с креветками и авокадо, который съел прямо за письменным столом, продолжая писать. Нужно было многое успеть.

Закончил я около семи, почувствовав усталость, голод и жажду. Колено тоже попортило мне крови: долгое сидение в одной позе плохо на нем сказывается. (Кстати, почему «попортило крови»? В словаре говорится, что это от французского выражения se faire du mauvais sang; существовало представление, что при отрицательных эмоциях в кровь поступает желчь в избыточном количестве.) Я вышел размяться и заправиться. Стоял пре красный теплый вечер. Молодежь роилась вокруг станции метро «Лестер-сквер», как обычно в это время суток независимо от времени года. Легко и небрежно одетые, они выплескивались из недр метро, словно какой-то неудержимый подземный поток, разливались по тротуару и кружились у ипподрома, исполненные энтузиазма и ожидания. На что они надеялись? Думаю, большинство не ответило бы на этот вопрос. На приключение, встречу, чудесное преображение их ничем не примечательной жизни. Некоторые, разумеется, пришли на свидание. Я видел, как освещались лица тех, к кому приближался друг или подруга. Они обнимались, не обращая внимания на лысого толстяка в кожаной куртке, который проходил мимо, сунув руки в карманы, и удалялись обняв друг друга за талию, в какой-нибудь ресторан, или кинотеатр, или в бар, гремящий рок-музыкой. Когда мы с Салли только встречались, я обычно поджидал ее на этом углу. Теперь же я купил «Стандарт», чтобы почитать за ужином в китайском ресторане на Лисл-стрит.

Проблема одиноких трапез, во всяком случае одна из проблем, состоит в том, что ты всегда заказываешь слишком много и ешь слишком быстро. Когда в 8.30 я вернулся из ресторана, с раздувшимся животом и отрыжкой, было все еще светло. Но на крыльце уже устраивался на ночь Грэхэм. Я пригласил его посмотреть второй тайм финала Европейского кубка между Миланом и Марселем. Марсельцы выиграли 1:0. Хорошая игра, хотя трудно болеть от души, когда в матче не участвует британский клуб. Я помню, как «Манчестер Юнайтед» с Джорджем Вестом выиграл Европейский кубок. Как мы безумствовали. Я спросил у Грэхэма, помнит ли он это, но он тогда еще даже не родился.

Грэхэму повезло, что он до сих пор занимает крыльцо. Герр Боль, швейцарский бизнесмен, владелец квартиры номер 5, который изредка там останавливается, воспротивился его присутствию и предложил вызвать полицию, чтобы та убрала Грэхэма. Я попросил Боля, чтобы он позволил парню остаться хотя бы потому, что он содержит крыльцо в безукоризненной чистоте и не дает прохожим бросать на него мусор, а пьяницам - использовать в качестве ночного туалета, что они раньше делали часто и обильно. Эта хитрая апелляция к швейцарской одержимости гигиеной себя оправдала. Герр Боль вынужден был признать, что на крыльце стало пахнуть значительно приятнее с тех пор, как там обосновался Грэхэм, и отказался от своей угрозы позвонить в полицию.