Терапия

Декабрь был уже в самом разгаре, и отец Джером, который до того в основном предоставлял нас самим себе, захотел посмотреть прогон. Зря я жалел, что танец Саломеи с семью покрывалами убрали, и без него отцу Джерому показалось, что наша пьеса страдает отсутствием должной почтительности. Надо отдать Беде Харрингтону должное, он попытался уйти от традиционных благочестивых живых картин и написать что-то более современное, или, как мы научились говорить в другом десятилетии, «актуальное». Например, после Благовещения Мария страдала от предрассудков своих соседей в Назарете точно так же, как все незамужние матери в современной Британии, а трудности с комнатой на постоялом дворе в Вифлееме были косвенно увязаны с нехваткой жилья в наши дни. Отец Джером настоял на изъятии всех этих, не соответствующих Святому Писанию, мест. Но больше всего его встревожил дух постановки в целом. Он был слишком светским.

- Похоже скорее на карнавал, чем на рождественскую пьесу, - сказал он, обнажив зубы в грустной улыбке. - Ирод, например, полностью затмевает Святое семейство.

Беда с упреком посмотрел на меня, но его длинное лицо вытянулось еще больше, когда отец Джером продолжил:

- Лоренс в этом не виноват. Он прекрасный актер, выкладывается полностью. Проблема со всеми остальными. У вас и вполовину нет нужной духовности. Вы задумайтесь, о чем эта пьеса. Слово стало Плотью. Господь Сам спустился с небес, воплотившись в беспомощного младенца, чтобы жить среди людей. Подумайте о том, что чувствовала Мария, когда ее избрали среди других и сделали Матерью Бога… - При этих словах он испытующе посмотрел на Морин, которая густо покраснела и опустила глаза. - Подумайте, что означала для святого Иосифа ответственность за безопасность Матери Божьей и ее крохотного Сына. Подумайте, что значило это для пастухов, бедных, отчаявшихся людей, которые жили ненамного лучше тех животных, за которыми ухаживали, когда ангел Господень явился им и сказал: «Я возвещаю вам великую радость, которая будет всем людям, ибо ныне родился вам в городе Давидовом Спаситель, Который есть Христос Господь». Вы должны превратиться в этих людей. Недостаточно играть ваши роли. Вы должны намолить свои роли. Вам следует каждую репетицию начинать с молитвы.

Отец Джером продолжал еще какое-то время в том же духе. В своем роде это была замечательная речь, достойная Станиславского. Он полностью преобразил атмосферу наших репетиций, которые с того дня стал регулярно посещать. Участники по-новому, серьезно и увлеченно, подошли к своим ролям. Отец Джером убедил их, что вдохновение они должны черпать в собственной духовной жизни, и если у них нет духовной жизни, то неплохо бы ею обзавестись. Разумеется, для моих отношений с Морин этого ничего хорошего не сулило. Я заметил, что после своей публичной проповеди он отозвал Морин в сторону и завязал серьезный разговор. Ее поза, то, как она сидела рядом с ним, потупив взор и сложив на коленях руки, молча кивая и слушая, наводила на зловещую мысль о покаянии. И точно: возвращаясь в тот вечер домой, она остановила меня на углу своей улицы и сказала:

- Уже поздно, Лоренс. Я лучше сразу пойду домой. Давай попрощаемся.

- Но мы же не можем здесь толком поцеловаться, - заметил я.

Она помолчала, наматывая на палец прядь волос.

- Думаю, нам больше не стоит целоваться, - проговорила она. - Так, как всегда. Не сейчас, когда я играю Богородицу.

Возможно, отец Джером заметил нашу близость с Морин. Может, он заподозрил, что из-за меня она впадет в грех осквернения Храма Святого Духа. Не знаю, но он здорово поработал над ее сознанием в тот вечер. Он объяснил ей, какая это необыкновенная честь для любой юной девушки изобразить Божью Матерь. Напомнил, что ее собственное имя - это ирландская форма имени «Мария». Он сказал, как счастливы и горды должны быть родители Морин тем, что ее выбрали на эту роль, и как она должна стараться быть достойной Ее - в мыслях, словах и поступках. Пока Морин, запинаясь, пересказывала мне его слова, я пытался высмеивать их смысл, но безуспешно. Затем я попытался воззвать к ее разуму, держа за руки и искренне глядя в глаза, - тоже напрасно. Тогда я попытался обидеться.

- Что ж, спокойной ночи, - произнес я, засовывая руки в карманы плаща.

- Ты можешь поцеловать меня один раз, - жалобно сказала Морин, подняв ко мне лицо, залитое голубым светом уличного фонаря.

- Только раз? В соответствии с Правилом Пятым? - фыркнул я.

- Не надо так, - попросила она, губы ее задрожали, глаза наполнились слезами.

- О Морин, повзрослей же наконец, - отрезал я и, круто развернувшись, зашагал прочь.