Теряя Лею

Когда я толкнула дверь, в комнате было темно, хоть глаз выколи. Я торопливо нашарила выключатель, не желая и секунды находиться в темноте. Взгляд мой скользнул по кровати, мимо письменного стола, через диванчик у окна и, наконец, уперся в гардероб. Дверь была приоткрыта, ровно как я ее оставила утром. Большая часть блузок висела кое-как, того и гляди упадет, остальные уже валялись на полу. Еще больше одежды было свалено на стуле и на кровати. Вид был такой, словно через комнату прошел торнадо и расшвырял всю одежду. Все нормально.

Я с облегчением выдохнула. У меня в комнате всегда царил бардак, поскольку я не самый организованный человек. Перешагнув через любимые сандалии, пнула грязные джинсы под кровать. Мера лишь временная – утром приберусь. Я взбила подушки, забралась в кровать и включила для фона телевизор. На самом деле я собиралась сделать запись в дневнике, спрятанном между матрасами.

По сути, это был не столько дневник, сколько открытое письмо к Лее. Мысль за мыслью заполняли страницы почерком, который с годами постепенно менялся. Это был непрестанный поток бесконечного разговора. Писала я не каждый день, иногда всего несколько слов зараз. Это было единственное, что связывало меня с ней и помогало чувствовать, что она по-прежнему является частью моей жизни. Где-то в глубине души я хотела верить, что однажды я вручу ей этот дневник и она сможет прочесть обо всем, что пропустила. О хорошем и о плохом. Сегодняшняя запись будет о плохом. Я писала в ярости, сильно нажимая на ручку. Тонкая бумага едва не рвалась, и чернила впитывались в желтоватый пергамент. К счастью, я взяла себя в руки. Я не могла позволить себе порвать последние страницы дневника. Их оставалось всего девять. На протяжении этих лет я много думала о том, что наступит конец. Теперь, когда он был уже близок, я запретила себе задумываться об этом. При одной мысли об окончании у меня замирали легкие и сжималось горло. Почерк у меня становился все мельче и мельче. Трудно объяснить. Некоторые считают достижение конца завершением. Для меня завершение было бы окончательным, о котором больше не думаешь, и я не могла на это пойти. Психологически я не могла даже заставить себя представить второй дневник. Записная книжка представляла собой наши с Леей жизни. А жизнь у человека только одна. Звучит жестоко, но таково было мое ощущение.

Слова текли безостановочно, заполняя драгоценные страницы с обеих сторон и практически требуя лупы для расшифровки. Все подробности прошедшей недели оказались в дневнике. Мои страхи вылились на бумагу. С Леей легко было делиться. Все мои тревоги, мечты и боль становились общими. Я рассказала ей все о зловещем темном облаке, которое то и дело наблюдала за прошедшую неделю. Пока я в деталях описывала его, мой страх был осязаем. Как облако казалось живым, дышащим существом. Что оно все чаще показывалось в тенях. Я знала, будь она здесь, она бы успокоила меня. Убедила, что я не схожу с ума – чего я, собственно, и боялась. Все мои взбаламученные эмоции выплеснулись. Моя боль передавалась по мере того, как страницы впитывали все мои чувства.

Завершив наконец вечернюю писанину, я закрыла дневник и надежно засунула его обратно на место между матрасами. Я сползла в более удобное положение и угнездилась с включенным светом и бубнящим на заднем плане телевизором. Так было легче заснуть. Мне редко что-либо снилось, и я имела склонность просыпаться посреди ночи, поэтому телевизор обеспечивал некоторый комфорт.

Я глубоко вдохнула и выдохнула, довольная тем, что мысли снова чисты. Возможно, завтра темнота исчезнет – теперь, когда я исповедалась Лее. Глупая мысль, но она меня успокаивала. Уж всяко не глупее, чем думать, что меня преследует нечто зловещее.

Темнота не исчезла на следующий день, и на другой, и после него. Она оставалась. Всегда рядом. В каждом клочке тени, который я миновала. Затаившись в местах, где хоть чуть-чуть не хватало света. Преследуя только меня. Тот факт, что никто больше ее не видел, заставлял меня сомневаться в ее реальности. В глубине души я подозревала, что схожу с ума.

8. Лея

– Шире, пожалуйста.

Я послушно открыла рот – мама проверяла мне зубы. Каждые полгода она устраивала мне полное обследование с головы до ног, отмечая в карте мои параметры. Я ненавидела день осмотра. Меня заставляли стоять неподвижно в течение полутора часов, при этом тыкая и щипая всякий раз, когда цифры Матушке не нравились, ее неудовольствие выплескивалось наружу.