Теряя Лею

Сеансы с доктором Маршалл были ничуть не лучше. Мы зашли в тупик по части того, чем я была готова с ней поделиться. Она подталкивала меня к рассказам о детстве и наказаниях Джуди. Она пыталась убедить меня, что путь к выздоровлению можно выковать, только когда я начну отпускать все секреты, которые прячу глубоко внутри. Она заходила то с одной стороны, то с другой, но чем больше она пыталась вытянуть из меня правду, тем упорнее я сопротивлялась. К концу второго месяца свободы я отчетливо видела, как растет ее досада.

– Расскажи мне о твоих школьных подругах, – спросила она, когда я в очередной раз отклонила серию ее вопросов о первом времени с Джуди.

– О Молли и Хизер? – уточнила я, поднимая взгляд от узоров, которые выводила ногтем на ноге.

– И про тихоню. Как там ее?..

– Кэти, – ответила я, гадая, с чего это она снова подняла эту тему.

Первые несколько недель я пыталась много говорить о своих друзьях, но в то время доктору Маршалл было интереснее копаться в моем детстве. С ее стороны умно было вернуться к разговору о друзьях, но ведь и я не дура. Она просто хотела отвлечь меня, а затем втянуть в разговор о наказаниях. Если она хочет продолжать перетягивать канат, пусть будет так.

– Расскажи мне о них побольше. Вы каждый день вместе обедаете?

Я поскребла ногтем кожу. Мне нравилось, как она морщится.

– Да, пара уроков у нас общие. Не то чтобы все остальные хотели со мной сидеть. Они слишком заняты разглядыванием меня, словно представлением в цирке. По-моему, вы говорили, что это пройдет.

Она побарабанила пальцами по столу.

– А почему, как ты думаешь, это происходит?

– Не знаю. Вы же специалист, так? Вот вы мне и скажите, – язвительно отозвалась я.

Приятно было выпустить пар. Если она столько знает, почему не поделится со мной секретной формулой, как заставить всех этих тварей в школе перестать меня изводить?

Она нацарапала что-то у себя в блокноте, но наживку не взяла.

– А вы с подругами когда-нибудь пытались приглашать кого-то еще поесть с вами? Возможно ли, что некоторые ребята чувствуют себя чужими?

Я фыркнула.

– Вы шутите, да? То есть это мы виноваты в том, как другие ребята со мной обращаются? Кроме того, с чего бы моим подругам кого-то отвергать? Меня они приняли с распростертыми объятиями.

– Да, но вы вчетвером можете непреднамеренно препятствовать общению с вами.

Она еще не договорила, а я уже мотала головой. Другие ребята без проблем общались со мной на протяжении всего дня путем глумливых реплик и тыканья пальцем. Мои подруги просто не позволяли никому на меня наезжать. Тем-то обед и отличался.

– Нам просто легче вчетвером, – наконец ответила я раздосадованно.

– Почему, как ты думаешь, это происходит?

Я застонала. Ненавидела этот метод вопросов. Как будто доктор Маршалл искала определенный ответ, но вместо того, чтобы спросить прямо, заходила издалека. Словно ходила вокруг проблемы на цыпочках.

– Не знаю. Может, они тоже всех ненавидят, – ответила я.

– Почему?

Ну разумеется, «почему-почему-почему» – только это всегда и спрашивает. Я могла бы сэкономить время и сказать это за нее.

– Потому что все остальные – просто куча уродов, и мои подруги, вероятно, это уже поняли, – повысила я голос.

По крайней мере, смысла в дальнейших «почему» доктора Маршалл не было. Я уже привела ей сотню примеров того, что творили мои одноклассники. Ну ясно же, что уроды.

Мое время вышло до того, как мы успели углубиться в предмет. Вставая и собирая вещи, я не могла не заметить, что вид у нее обеспокоенный. Печально было видеть сведенные брови и морщинку между ними. Я колебалась, не спросить ли, все ли у нее в порядке, но мы были не так близки. Между прочим, я не знала о докторе Маршалл почти ничего, кроме мелочей, обнаруженных из прогулок по ее кабинету. Она явно была крайне умна. Это подтверждали бесчисленные сертификаты и дипломы на стенах. Однако она не относилась к коллекционерам безделушек, отчего трудно было сообразить, что ей нравится. На единственной фотографии в рамке у нее в кабинете были запечатлены она и пожилая женщина. Пару раз я пыталась выяснить, замужем ли она и есть ли у нее дети, но она всегда искусно обходила мои вопросы. Полагаю, это имело какое-то отношение ко всей этой истории с конфиденциальностью между врачом и пациентом.

Я помахала ей, не оборачиваясь, мол, увидимся в пятницу, и вышла. Джейкоб ждал снаружи, чтобы забрать меня, поскольку мама по средам работала допоздна.

– Как сеанс? – спросил он, когда я забралась в машину.

– Так же. Я сижу, а она выжимает мне мозг, – улыбнулась я ему, пристегиваясь.

Джейкоб рассмеялся.

– Неплохо. У тебя начинает получаться.

Джейкоб с Кевином взяли на себя задачу обучить меня тонкостям юмора. Признаться, некоторое время я тупила. Теперь я испытывала все свои шутки на них. Большинство оказывались неудачными, но я начинала улавливать суть явления. Юмор был для меня непривычным понятием. На протяжении десяти лет смешного в моей жизни было маловато. Иногда мне попадался юмор в книгах, но личный опыт – другое дело.

– Спасибо, – улыбнулась я и сделала радио погромче, услышав любимую песню.