Тернии

Беррис напряг зрение, всматриваясь в полумрак который, казалось, медленно сгущался, слой за слоем. Значит так, прикинем: сегодня он ел уже трижды, то есть, должен быть вечер… Какая, впрочем, разница? Блестящий люк продуктопровода по первому же требованию обеспечивал любой пищей. Реконструкторы его тела модифицировали к лучшему пищеварительную систему, но, слава Богу, не внесли в нее никаких кардинальных изменений. И на том спасибо; по крайней мере, можно было питаться обычной земной пищей. Одному Богу ведомо, какой орган в его теле теперь вырабатывал энзимы, но это были те же самые энзимы. Реннин, пепсин, липаза, панкреатическая амилаза, трипсин, птиалин — вся усердная семейка в полном сборе. Как там поживает малая кишка? Какова судьба двенадцатиперстной? Что пришло на смену брыжейке и брюшине? Пропали, исчезли, бесследно сгинули, но реннин и пепсин все так же трудятся без единого простоя. Так сказали Беррису исследовавшие его земные доктора. В конце концов у Берриса сложилось впечатление, что они готовы препарировать его — лишь бы добраться до разгадки.

Вскрытие покажет. Вскрытия не избежать, но — чуть позже.

— Ну что у тебя за лицо! — сказал призраку Беррис. — Веки просто идиотские — верх-вниз, щелк-щелк. Глаза как стамеской выдолблены. Ноздри пропускают в носоглотку всякий мусор. Согласись, по сравнению с тобой, я — значительно усовершенствованная модель.

— Согласен. Потому-то я и предлагаю тебе выйти отсюда. Пусть человечество восхитится.

— Когда это человечество восхищалось подобными усовершенствованиями? Что, скажешь, питекантропы виляли хвостами перед первыми неандертальцами? Неандертальцы аплодировали кроманьонцам?

— Некорректная аналогия. В твоем случае речь не идет о более высокой ступени развития. Ты был изменен искусственно — и против своей воли. У человечества нет причин тебя ненавидеть.

— Совершенно не обязательно именно ненавидеть. Достаточно просто пялиться. К тому же, меня постоянно мучает боль. Мне легче, когда я один.

— Неужели боль так невыносима?

— Скажем так, — после короткой паузы произнес Беррис, — я начинаю привыкать к ней. И все равно хожу, как по иголкам. Твари же только экспериментировали. Естественно, не обошлось без накладок. Например, лишняя сердечная камера: когда она сжимается, боль отдается в горле. А этот мой «гениально сконструированный», как тут изящно выразились, водопроницаемый пищевод? Да каждый раз, когда я ем, меня чуть только наизнанку не выворачивает! И вообще, давно надо было покончить с собой. Сразу полегчало бы.

— Найди утешение в литературе, — посоветовал призрак. — Кто тебе мешает читать? Когда-то ты много читал. Миннер, ты был очень начитанным человеком. В твоем распоряжении три тысячелетия земной литературы, ты заешь несколько языков. Гомер, Чосер, Шекспир.

— «Помилуй мя, Боже, и дай умереть», — процитировал Беррис, глядя прямо в серьезные глаза видения.

— Продолжи цитату.

— Остальное плохо подходит к случаю.

— Все равно.

— «Чтоб ценою жизни своей искупить грех Адама и заблудшего человечества».

— Так умри, — не моргнув глазом, посоветовало видение, — чтобы искупить грех Адама и заблудшего человечества. Или оставайся жить. Миннер, ты что, думаешь, ты Иисус?

— Он тоже пострадал от рук чуждых ему людей.

— Чтобы они обрели искупление. Ты думаешь, Тварям светит искупление, если ты вернешься на Манипул и умрешь у них на пороге?

— Я не Искупитель, — пожал плечами Беррис. — Мне и самому не помешало бы искупление. Я на ложном пути.

— Опять хныканье!

— «И тело его свисало с дуба, покачиваясь на ветру».

Беррис улыбнулся. Для этого его новое лицо было приспособлено просто изумительно: губы рывком раздвинулись, как кромки люка-диафрагмы, обнажив редкий частокол сверхпрочных зубов.

— Чего ты от меня хочешь? — спросил он.

— А чего хочешь ты, Миннер?

— Избавиться от уродства. Вернуться в свое прежнее тело.

— То есть, ты уповаешь на чудо. И ты хочешь, чтобы оно произошло в этих четырех стенах?

— Чем это место хуже любого другого? Вероятность одинакова.

— Нет. Выйди к людям. Попроси о помощи.

— Я уже был у людей. В меня долго и задумчиво тыкали пальцами и всякими железками. О помощи никто и не заикался. Что мне теперь делать — продаться в какой-нибудь музей? Изыди, чертов призрак! Прочь!

— Искупитель твой жив[6].

— Адресок не подскажешь?

Ответа он не получил и вдруг обнаружил, что пялится в темный угол на неторопливо пляшущие среди паутины тени. В ушах зазвенела тишина. Его продолжало грызть беспокойство. Его новое тело было просто идеально приспособлено к тому, чтобы поддерживать физический тонус в условиях длительного безделья. Очень подходящее для космонавта тело; как подумаешь о долгом дрейфе от звезды к звезде, в бесконечной тишине…