Тернии

Когда пришло время покончить с собой, у Лоны это получилось не очень удачно. Врачам, которые могли вдохнуть жизнь в крохотный комочек вещества, ничего не стоило слегка подлатать источник, из которого этот комочек был позаимствован. Подлатать — и с чистой совестью выбросить из головы.

Чуду девяти дней на десятый даруется забвение.

Забвение, но не покой. Покой никогда не даруется, за него надо бороться, тяжело бороться, бороться с собой. Шумиха стихла, и Лона вернулась в привычную тьму, из которой была ненадолго выдернута на свет, но она не могла оставаться прежней Лоной, так как где-то копошились и наливались соками жизни сто младенцев. Чтобы извлечь их на свет божий, врачи не просто проникли в ее яичники, они перекроили всю канву ее жизни, и Лона до сих пор вибрировала от отдачи.

Дрожала мелкой дрожью в темной тихой спальне.

Где-нибудь в ближайшее время, пообещала она себе, я попробую еще раз. На этот раз меня не заметят. На этот раз меня оставят в покое. И я буду спать долго-долго.

IX В НАЧАЛЕ БЫЛО СЛОВО

Для Берриса это было все равно, что заново родиться. Он столько недель не выходил из своей комнаты, что она стала казаться приютом на веки вечные.

Аудад предусмотрительно постарался организовать первый выход Берриса на люди в наиболее щадящем режиме. «Мартлет-Тауэрз» они оставляли в тиши ночной, когда весь город спал. Беррис был в длинном плаще с капюшоном. Капюшон полностью закрывал лицо и, если не поднимать головы, спасал Берриса от случайных взглядов. Всю дорогу вниз в кабине гравишахты Беррис оставался в дальнем углу, под перегоревшей лампочкой, и молил про себя только об одном: чтобы никто не вошел. Никто не вошел. Но когда они уже направлялись через вестибюль к выходу, мерцающий сгусток дрейфующего в воздухе света на мгновение выхватил из полумрака его лицо — как раз в тот момент, когда навстречу Беррису с Аудадом неторопливо шаркал кто-то из жильцов. Тот замер и уставился под капюшон. Лицо Берриса оставалось таким же каменным. Человек неуверенно моргнул — такого он никак не ожидал увидеть. Искаженный лик Берриса продолжал неподвижно смотреть прямо ему в глаза. Мужчина наконец ожил и направился к гравишахтам, Этой ночью его наверняка будут мучить кошмары. Что гораздо лучше, подумал Беррис, чем когда вся жизнь превращается в один сплошной кошмар — как, например, у меня.

У самого выхода из «Мартлет-Тауэрз» их ждала машина.

— Обычно в это время Чок уже отдыхает, — стрекотал Аудад. — Но вы должны понять, что это совершенно особенный случай. Чок необычайно предупредителен…

— Я восхищен, — мрачно отозвался Беррис.

Они сели в машину. Это было все равно, что перебраться из одной утробы в другую, более комфортабельную. Беррис разместился на сиденьи-кушетке, достаточном по ширине на несколько человек, но явно спроектированном в расчете на одну-единственную чудовищного размера пару ягодиц. Аудад устроился рядом в кресле более привычного вида. Негромко завелись турбины, автомобиль плавно отделился от обочины; импульсные повторители подстроились под сигнал ближайшего шоссе, и через несколько минут, поколесив по городским улицам, Аудад с Беррисом на полной скорости вырулили на автостраду со знаком на въезде «Только по спецдопуску».

Окна в машине были матовыми; это успокаивало. Беррис отбросил капюшон. Привыкать к обществу других людей он решил маленькими дозами, и Аудад, который почти не реагировал на его уродство, был идеальным объектом для такого рода тренировки.

— Как насчет чего-нибудь выпить? — заботливо поинтересовался Аудад. — Закурить? Какие-нибудь стимуляторы?

— Спасибо, не надо.

— Но вам это не противопоказано… в вашем состоянии?

— В основном, обмен веществ у меня работает так же, — мрачно оскалился Беррис. — Изменилась только, так сказать, система прокладки труб. Я вполне в состоянии есть вашу пищу. Пить ваши напитки. Но сейчас ничего не хочется.

— Мне просто было интересно. Прошу прощения, если я слишком любопытен…

— Ничего.

— А функции организма…

— Систему выделения они улучшили. Что там с воспроизведением, честно говоря, понятия не имею. Органы, по крайней мере, на месте, но как они работают… Все что-то не было случая проверить.

На левой щеке у Аудада спазматически дернулся мускул. Это не ускользнуло от внимания Берриса. Почему коротышку так интересует моя сексуальная жизнь? Обычная похотливость? Или что-то Другое?

— Прошу прощения, если я слишком любопытен… — повторил Аудад.

— Конечно, конечно, — Беррис откинулся на спинку и почувствовал, что сиденье вытворяет с ним странные вещи. Что-то типа массажа. Ничего удивительного: он все время в напряжении, и бедное кресло пытается помочь. Но его рецепторы явно рассчитаны на более массивный груз. Послышалось негромкое вибрирующее гудение; перегрузка в какой-нибудь сети, подумал Беррис. Может быть, кстати, дело не только в разнице в весе, не исключено, что необычная анатомия пассажира — дополнительный повод для беспокойства.