Тернистым путем

С каким удивлением смотришь ты на меня, великий Асклепиос! И ты тоже покачиваешь головой, великая Гигея. И в самом деле, трудно понять – что побуждает меня, любящую другого, молиться о кровожадном убийце, за которого никто другой в империи не замолвит перед вами доброго слова по своему собственному свободному побуждению. Я сама хорошенько не знаю, каким образом мне пришла эта мысль. Может быть, это только сострадание; потому что он, кто мог бы быть счастливейшим, теперь, наверное, самый жалкий человек под солнцем. О великий Асклепиос, высокая, о высокая добрая Гигея, облегчите его страдания, превышающие всякую меру. В жертве не будет недостатка! Я принесу вам в дар петуха, и подобно тому, как он возвещает появление нового дня, может быть, и вы позволите, чтобы для Каракаллы занялась заря существования среди нового, лучшего благоденствия.

Но ты смотришь так строго, милостивый бог, как будто моя жертва слишком мала для тебя. Ах! Я охотно принесла бы в жертву козу; но я не знаю – довольно ли у меня денег для этого, потому что у меня есть только то, что я сберегла. Впоследствии, когда юноша, которого я люблю, сделается моим мужем, я покажу вам, как я благодарна, потому что он столько же богат, как прекрасен и добр, и, конечно, не откажет мне ни в одной просьбе. Но и ты, высокая богиня, смотришь на меня уже не так ласково, как смотрела сейчас, можно даже подумать, что ты на меня гневаешься. Не думаете ли вы, что я молюсь и приношу жертву за Каракаллу, – здесь она тихо засмеялась, – потому, что я к нему расположена или даже люблю его?.. Но нет, нет, нет! Мое сердце вполне принадлежит Диодору, и ни малейшая частичка его не принадлежит никому другому. Меня привело сюда только несчастье цезаря. Я поцеловала бы скорее вон ту змею или колючего ежа, чем его, братоубийцу в пурпуре. Верьте мне, это так, как бы ни казалось это странным!

Прежде и после всего я молюсь и приношу жертву, разумеется, за Диодора и за его выздоровление. Я желала бы также поручить вашей благости и моего брата Александра, которому грозит опасность; но он здоров, а против угрожающей ему опасности ваши средства недействительны…

Здесь Мелисса замолчала и вопросительно посмотрела статуям в лицо, но они не соблаговолили взглянуть на нее снова так же ласково, как прежде. Может быть, скудость жертвы изменила их настроение.

Поэтому она с некоторым беспокойством вытащила свой кошелек и пересчитала содержавшиеся в нем деньги. Когда затем она разбудила жреца и узнала от него, сколько он потребует за принесение в жертву одной козы, ее лицо снова просияло, потому что ее сбережений было достаточно для принесения в дар козы и еще молодого петуха в придачу. Все, что она имела, до последней сестерции осталось в руке старика; однако же Мелисса могла присутствовать только при жертвоприношении петуха, так как ее неудержимо влекло домой.

Как только кровь птицы окропила алтарь, и Мелисса сообщила богам, что им предназначена и коза, они, по-видимому, снова посмотрели на нее ласковее, и девушка, веселая и радостная, точно она с успехом выполнила трудную задачу, пошла уже к двери. В этот момент занавесь, отделявшая архив от остальной части храма, раздвинулась и оттуда вышел какой-то мужчина и позвал ее.

Она быстро повернулась к нему; но когда она узнала в нем римлянина, принадлежавшего к числу знатных лиц, – как это было видно по его белой тоге, то испугалась. Наскоро крикнула она ему, что она спешит, и сбежала вниз по ступеням в сад и затем вышла на улицу.

Там она упрекнула себя, что из глупой застенчивости она отказала незнакомцу, который притом едва ли был моложе ее отца, в ответе на его вопросы; но, сделав несколько шагов, она уже забыла об этой встрече и начала в своем уме приводить в порядок множество вещей, о которых ей предстояло рассказать.

Скоро она увидела вершины пальм и широковетвистую крону сикоморы в своем садике; старая верная собака Мелас весело залаяла ей навстречу, и приятное чувство благополучия, теплое и невозмутимое, прерванное незнакомцем только на короткое время, снова овладело ее душой.

Она была утомлена: где же можно отдохнуть лучше, чем дома? Она счастливо избежала разных опасностей: где же можно оставаться в большей безопасности, чем под отеческой кровлей?

Как ни радовалась она новому великолепному жилищу по ту сторону озера и всему, что любовь Диодора обещала дать ей, но все-таки ее сердце было соединено более крепкими узами с хорошеньким, чистеньким домиком, плоская кровля которого теперь виднелась перед нею.

В садике, по дорожкам которого, усыпанным ракушками, Мелисса шла теперь, она в детстве играла так весело; показавшееся теперь окно принадлежало к комнате, где умерла ее мать.

Возвращение домой было так приятно, в особенности когда ей предстояло сообщить любимым существам так много радостного!

Собака Мелас давно уже прыгала с бурными изъявлениями ласк возле Мелиссы, и теперь девушка услыхала также крик скворца, сперва – «Олимпия!», затем – «Моя сила!»