Терновая цепь

Уинстон покосился на Анну, которая растянулась на постели Ариадны и с насмешливой улыбкой наблюдала за сценой воссоединения.

– Анна, – произнес он.

– Верно, – сказала довольная Ариадна. Обычно, глядя на посторонних, да и на хозяйку в том числе, Уинстон начинал твердить фразу «бразильский орех».

– Неприятности, – продолжал Уинстон, с подозрением косясь на Анну. – Анна. Неприятности.

– Уинстон, – перебила его Ариадна и заметила, что Анна из последних сил сдерживается, чтобы не расхохотаться. – Как грубо. Анна помогает мне спасти тебя, чтобы мы снова могли быть вместе. Сейчас мы отвезем тебя в ее квартиру, так что лучше бы тебе вести себя прилично.

– Ариа-а-а-адна, – произнес Уинстон, в точности имитируя голос ее матери, так что ей стало немного не по себе. – Хорошенькая птичка? Бразильский орех?

Ариадна подняла глаза к потолку и накинула на клетку платок.

– Птичка, – задумчиво произнес Уинстон из-под платка и наконец затих.

Она печально покачала головой, обернулась к Анне и замерла, заметив, что та перестала улыбаться.

– Что случилось?

Анна помолчала несколько секунд, потом заговорила:

– Я просто сейчас подумала… ты хочешь, чтобы тебя по-прежнему называли Ариадной? Ведь это имя дали тебе твои… ну, то есть Морис и Флора тебя так назвали. А до этого тебя звали Камалой. Мне очень нравится это имя. Но я вовсе не имею в виду, что имя Ариадна чем-то хуже. – Уголок ее рта приподнялся в усмешке. – Думаю, что ты теперь получила право выбора. Как ты хочешь, чтобы тебя называли?

Ариадна была застигнута врасплох, но очень тронута. Она и сама размышляла над этим вопросом, но не ожидала, что Анне придет в голову нечто подобное.

– Хороший вопрос, – сказала девушка, опершись о туалетный столик. – Оба имени были даны мне. Имена всегда представляют собой дар, но, помимо этого, мне кажется, они подразумевают некие ожидания. Моя первая семья хотела видеть меня Камалой, но я не стала ею. Вторая семья также ждала, что я стану воплощением их представлений о хорошей дочери, но и Ариадной я тоже не стала. И все же эти два имени остались частью меня. Наверное, мне хотелось бы получить какое-то новое, которое объединило бы предыдущие два. И вот мне пришло в голову одно имя, – смущенно пробормотала она, – Арати. Так звали мою бабушку из Индии. Она всегда говорила, что оно означает «божественный огонь», или «прославление Ангела с лампадой в руке». А мне приходит в голову, что женщина, носящая такое имя, – это свет во тьме. И мне бы хотелось быть таким светом. Я бы хотела, чтобы меня называли Ари, – добавила она, – потому что это часть имени, которое я носила последние двенадцать лет.

– Ари, – повторила Анна. Она сидела на кровати, опираясь на локти, и смотрела на девушку. Взгляд ее синих глаз был очень внимательным, пронизывающим. Она расстегнула верхнюю пуговицу на рубашке, ее темные кудри спадали на затылок. Ариадна любовалась этим стройным телом, его изящными линиями, небольшой упругой грудью, едва заметной под мужской сорочкой. – Что же, думаю, это имя нетрудно будет запомнить, особенно если учесть, что я уже довольно давно называю тебя так. Ари, – произнесла она снова, и это имя прозвучало иначе, чем прежде, – как ласка.

И тогда Ари показалось, что перед ней открылось новое будущее. Будущее без лжи, в котором она сможет быть той девушкой, которой она желает стать. Она поняла, что в эту минуту пересекает некий мост, ведущий от прежней жизни к новой, и Анна находится рядом с ней на этом мосту, на ничейной земле. Это было место, где происходит превращение, где нет ни обещаний, ни обязательств, ни долга, ни клятв – лишь осознание того, что все меняется.

Она села на постель рядом с девушкой, Анна повернулась, вопросительно взглянула на нее. Ари протянула к ней руку, коснулась кончиками пальцев ее щеки. Она любила это лицо за то, что оно представляло собой набор контрастов: острый подбородок, высокие скулы, угловатые, резкие черты и пухлые алые губы.

Лазурные глаза Анны стали черными, как грозовые тучи, когда Ари провела пальцем по ее скуле, по подбородку, потом по горлу и остановилась у ворота сорочки. Потом Ари наклонилась и поцеловала шею в том месте, где пульсировала жилка, осмелилась коснуться кончиком языка впадинки у основания шеи. Она подумала, что кожа Анны имеет вкус чая, темного, горько-сладкого.

Анна протянула руки, обняла Ари за талию, гладила ее бедра. Задыхаясь, неровным голосом проговорила:

– Ари, может быть, не стоит?..

– Это ничего не значит, – прошептала в ответ девушка. – Мы делаем это только потому, что нам так хочется сейчас. И все.

Ей показалось, что Анна вздрогнула, как от удара, – а потом она начала гладить волосы Ари, притянула ее к себе для поцелуя, прикусила ее нижнюю губу… Она всегда уступала Анне ведущую роль, но сейчас, когда они лежали рядом на постели, прижавшись друг к другу, она начала расстегивать рубашку Анны, гладила нежную белую кожу, заново изучала изгибы, впадины и выпуклости этого тела. Вдруг она услышала сдавленный страстный вздох.