Терпень-трава

– Ой, да что, сынок, теперь мои ордена-те, да медали! Вспомнил! Чего они стоят? Да и разве за ними мы на фронт, девчонками, шли? Нет. Родину отстоять, защитить. И никакая слава нам не нужна была. Это потом уж… Конечно, теперь жалко, что мои подруги, да ребята, такие хорошие и славные люди за… эту вот, – Вера Фёдоровна досадливо махнула рукой на окно, – страну, или как её теперь, полегли, погибли… Да и сейчас тоже за зря гибнут. Мы ж не знали тогда, что так получится. – Помолчав, она решительно произнесла. – А и знали бы, всё равно б пошли. – Пояснила. – Избы же здесь наши, семьи, родители. А что никому теперь не нужная, так мы и раньше власти не нужны были. Так только, президиум украсить, да доску почёта заполнить. Отчитаться, мол, грамоту дали, поздравили, цветы принесли, в газете фото пропечатали… Чё ещё тебе, старая, надо? Всё. И забывают про нас. Народ-то ведь нашей власти всегда нужен, как хворост огню, чтоб руки свои об него погреть. Разве не так? Просят всё погодить, потерпеть… А люди, как дети, всем верят, всю свою жизнь и терпят. Из веку в век. И ведь, как не топчут нас, сынок, а мы всё одно тянемся к теплу, к свету. Как трава вроде. Не сорняк, а трава. Полезная и красивая. Помнишь, как все траву весной ждут! Вот!.. Глянешь, истопчут её всю за зиму-то, бедную, грязью вымажут, а по весне-то прошёл дождичек, выглянуло солнышко, и потянулась она чистенькая и красивая к теплу, к солнцу. Возродилась. Так в природе всё по-хозяйски правильно для жизни устроено. Мы, та самая терпень-трава словно и есть. Всё выносим, всё терпим, и ждём. Самая что ни на есть терпень-трава мы. Разве нет? Сейчас-то всё больше сорняк вокруг расплодился. Глянь как вокруг вымахал. А потому что догляду за ним нет. От этого и житья нормального не стало. – Вера Фёдоровна устало улыбнулась. – А ты вспомнил про какие-то медали.

Терпень-трава! Да-да… Мы… Терпень-трава… Хорошее определение. Точнее, пожалуй, и не скажешь, если не хочешь кого обидеть, думал я, слушая Веру Фёдоровну. Верно говорит, ой, как верно! И моя бабушка, хорошо помню, прожила век, работая не разгибаясь, и родители мои также, и я, бездарно, кажется, просуетился… Гордиться нечем. Разве что заботами: у кого их больше, да у кого тяжелей они.

– …Смотри, утро какое опять погожее, – указав на окно, улыбчиво похвалилась она. – Как раз к хорошей бы работе в поле или что на ферме. – Подчеркнула, заглядывая в глаза, понял ли, нет, спросила. – Внука-то будить, али как?

– Доброе утро, Вера Фёдоровна, доброе! – приветливо здороваюсь с ней, я люблю стариков. Только тепла и заслуживают они, и иду в спальную комнату. – Сейчас мы его разбудим. – Говорю. – Мише-эль, подъём. – Бужу в начале негромко, чтоб не напугать, чтоб сон сладкий не спугнуть. – Пора встава-ать.

Чуть дрогнув, сонное Мишкино лицо заметно кривится, будто лимон к нему в рот попал. Он ещё уютнее складывается, поджав к груди ноги, отворачивается к стене и суёт голову под подушку – прячется. Ах, ты так, суслик, немытый, думаю.

– Р-рота подъём! – Кричу призывно и резко… Как пастух, когда-то, поутру бичом, помню, щёлкая, собирал стадо. – На зар-рядку ста-ановись! – Сдёргиваю одеяло, и выдёргиваю Мишку из тёплой колыбели. Мальчишка стоя спит, но руки по швам… Качается. Словно одинокая былинка в чистом поле на ветру, норовя вновь упасть в кровать.

– Может, пусть бы ещё поспал, бедняга, – заглядывая в спальню, жалеет Вера Фёдоровна. – Я бы и присмотрела.

– Нет, Вера Фёдоровна, у нас режим. Да, Мишель? – Суровым тоном заявляю, чтоб до Мишкиного сознания достать, и вовремя ловлю его падающее тело. Поймав, вновь ставлю в вертикальное положение. Не открывая глаз, он снова валится… По хитрой ужимке, появившейся на его сонном с закрытыми глазами лице, понимаю, проснулся чертёнок, только ему нравится дразнить меня. Ну, погоди, заяц! Подхватываю его, забрасываю на плечо, словно полотенце – он так и ложится – и выбегаю с ним в сени, потом на крыльцо. Пробегаю за воротами метров двадцать… От тряски он быстро просыпается. Смеётся уже. Уже веселится. Переползает за мои плечи, на спину, обхватив мою шею руками, укрепляется там, как рюкзак, как липучка. Довольный, хохочет. «Ах, ты так у меня, – грозно рычу, – ну погоди! Сейчас ты у меня ванну холодную примешь». Подпрыгивая, как всполошенный кенгуру, бегу с ним к рукомойнику. Мишка в ужасе восторженно верещит, дёргается, пытаясь высвободиться, сползает… Проснулся! Вот, теперь он точно проснулся. Значит, приступаем к зарядке. Мишка старательно меня копирует.

И размялись, и отжались, и нагрузились… и всё остальное.

А дальше по распорядку.