Терпение (СИ)

          Почти до конца декабря думала Любка о предложении Юли исповедоваться. Но вместо этого надумала поговорить еще раз с Роськой. С одной стороны, Люба поняла уже, что ей нет больше места в его жизни, но, с другой – глупое сердце никак не могло с этим согласиться, хотело верить, что все еще образуется, надеялось на что-то. В конце концов Любка решилась вызвать его на разговор, как только представился случай. И ее не смутило, что в магазин Роська зашел вместе с Аней. После взаимного приветствия, Любка, охрипнув от страха, спросила, могут ли они поговорить без свидетелей. Но Роська только пожал как-то неопределенно плечами и торопливо вышел из магазина, а вслед за ним вышла и Нюрка, сделавшая вид, что не заметила, ни Любкиного вопроса, ни реакции Роськи. Впрочем, Роськину реакцию и Любка не поняла – что значит это пожимание плечами? Что он не готов говорить, или им не о чем разговаривать?  Да или нет? Но через некоторое время Роська вернулся, уже без Ани, решительно прошел к прилавку, и молча уставился на Любку. У последней перехватило дыхание.

          - Ты в семь закрываешься? – спросил он наконец, имея ввиду закрытие магазина.

          Люба утвердительно кивнула.

          - Я тебя встречу, поговорим, раз надо, - твердо сказал Роська ушел.

          Спокойно дорабатывать Любка уже не могла. Дрожали руки, а в голове крутились вопросы. Почему Роська согласился поговорить? Почему сбежал при Нюрке? Зачем тогда с Нюркой ходит вообще? Помучавшись так до семи часов, Любка закрылась в магазине, погасила свет, встала на колени и прошептала: «Господи» Помоги мне! Дай мне сил и терпения, помоги сказать, то, что нужно! Пусть все будет хорошо! Помоги, пожалуйста!». Потом она поднялась, открыла дверь, и уже на пороге шепнула еще: «Пусть на все будет Твоя воля, Господи!».

          Роська ждал ее у храма. Они молча пошли вниз, глядя себе под ноги, слушая скрип обуви. Роська ждал, что скажет ему Любка. Она просто шла рядом с ним, боясь нарушить это молчаливое единение, не замечая ничего вокруг. Очнулась Люба уже на пустой дороге в Мытницы. Она с трудом разлепила губы, чтобы заговорить…

-Я вот с тобой поговорить хотела, а что-то никак не могу начать, - честно призналась она.

- Ты об Ане поговорить-то хотела? – спокойно спросил Роська.

- Нет вообще-то… Хотя, может и о ней… А ты, может, сам все скажешь?

- Если вы все за Аньку боитесь, то не бойтесь, я ничего лишнего, да и вообще… Девчонка она совсем… Что я не понимаю. Что ли? Ей подрасти еще малость надо бы, - по-прежнему спокойно говорил Роська.

- А как же я? – вырвалось у Любки.

- А разве у нас с тобой еще что-то есть, Любка? Пройденный этап вроде как.

- Значит, все? Точка? – Люба чувствовала, как каждое слово болью отзывается в сердце.

- Люба, ты знаешь сама, что точка… Да и не нужен я тебе, ты просто сама уже не знаешь, что тебе нужно. Ты забудь просто про все. Переверни страницу, начни с другого листа. А еще лучше с другой книги…

- Я не знаю, а ты, значит, знаешь?... Иди домой лучше, и я пойду…

- Куда пойдешь?

- В библиотеку, за новой книгой.

***

Но Любка пошла не в библиотеку. В следующее воскресенье, подготовившись под руководством Юли к исповеди и Причастию, Люба стояла в церкви. Потрескивала печка, одиноко горела лампочка на клиросе, где Юля читала монотонно что-то непонятное, похожее на те молитвы, что по молитвеннику пыталась читать Любка перед сном. Тихонько скрипела дверь, впуская раскрасневшихся на морозе людей. Большинство входящих были бабушки, которые при входе мелко крестились, потом долго целовали иконы, и по-свойски вставали на свои места. Немногие мужчины, заходя в храм, снимали шапки, размашисто крестились, кланяясь почти до пола. На лавке за клиросом безропотно дремали Юлины сыновья. Люба знала, что иногда с ними приходит и Паша, но редко, и как раз сегодня его не было. Вообще казалось, что она попала в какой-то другой мир, где все кланяются друг другу, поздравляя с каким-то праздником. Какой сегодня праздник, Люба не знала, и боялась, что батюшка на исповеди спросит ее об этом. Она жалась к иконе, висящей на стене почти у выхода, на которой была изображена красивая женщина в красной одежде. Люба знала уже, что это не Богородица, Ее она научилась отличать, но кто была эта женщина – она не знала, а прочитать надпись на иконе было и вовсе невозможно. Но Люба доверительно обращалась к ней в мыслях, с просьбой помочь исповедоваться нормально. Нормально исповедоваться в понимании Любы  значило не соврать нигде и ничего не забыть сказать.