Терпимость

Несколько лет спустя этот молодой человек опубликовал свои воспоминания о том дне. Стоя по щиколотку в липкой грязи Лотарингии, он стал пророком. И он предсказал, что после этой канонады мир уже никогда не будет прежним. Он был прав. В тот памятный день Верховная власть по милости Божьей оказалась в подвешенном состоянии. Крестоносцы прав человека не разбежались как цыплята, как от них ожидалось. Они держались за свои орудия. И они толкали эти орудия вперед через долины и через горы, пока не донесли свой идеал «Свободы, Равенства и Братства» до самых отдаленных уголков Европы и не поставили своих лошадей в каждом замке и церкви на всем континенте.

Нам достаточно легко написать такое предложение. Революционных вождей уже почти сто пятьдесят лет как нет в живых, и мы можем сколько угодно над ними издеваться. Мы даже можем быть благодарны за многие хорошие вещи, которые они подарили этому миру.

Но мужчины и женщины, пережившие те дни, которые однажды утром весело танцевали вокруг Древа Свободы, а затем в течение следующих трех месяцев преследовались, как крысы из канализации своего собственного города, не могли принять такой отстраненный взгляд на эти проблемы гражданских потрясений. Как только они выползли из своих подвалов и чердаков и сняли паутину со своих глаз, они начали разрабатывать меры, чтобы предотвратить повторение такого ужасного бедствия.

Но для того, чтобы быть успешными реакционерами, они должны были прежде всего похоронить прошлое. Не смутное прошлое в широком историческом смысле этого слова, а их собственное индивидуальное «прошлое», когда они тайком читали сочинения господина де Вольтера и открыто выражали свое восхищение Энциклопедией. Теперь собранные произведения господина де Вольтера хранились на чердаке, а произведения господина Дидро были проданы старьевщику. Брошюры, благоговейно читавшиеся как истинное откровение разума, отправлялись в угольную корзину и всячески старались замести следы, выдающие недолгое пребывание в царстве либерализма.

Увы, как это часто бывает в подобных случаях, когда весь литературный материал был тщательно уничтожен, раскаявшееся братство упустило из виду один пункт, который был еще более важным как показатель народного ума. Это была сцена. Было немного ребячеством со стороны того поколения, которое забрасывало «Женитьбу Фигаро» целыми возами букетов (произведение Бомарше – это социальная критика. Протест против феодальных устоев и нравов Франции), заявлять, что оно ни на мгновение не верило в возможность равноправия всех людей. Люди, которые оплакивали «Натана Мудрого» (пьеса Готхольда Эфраима Лессинга 1779 года. Это пламенный призыв к религиозной терпимости), так и не смогли успешно доказать, что они всегда считали религиозную терпимость ошибочным выражением слабости правительства.

Пьеса и ее успех должны были уличить их в обратном.

Автором этой знаменитой ключевой пьесы для народных настроений второй половины восемнадцатого века был немец, некто Готтольд Эфраим Лессинг. Он был сыном лютеранского священника и изучал богословие в Лейпцигском университете. Но он не испытывал особой склонности к религиозной карьере и прогуливал занятия так упорно, что его отец, узнав об этом, велел ему возвращаться домой и поставил его перед выбором: немедленная отставка из университета или усердное поступление на медицинский факультет. Готтольд, который был не более врачом, чем священником, обещал все, о чем его просили, вернулся в Лейпциг, взял поручительство за некоторых из своих любимых друзей-актеров и после их последующего исчезновения из города был вынужден поспешить в Виттенберг, чтобы он мог избежать ареста за долги.

Его бегство означало начало периода длительных прогулок и коротких приемов пищи. Прежде всего он отправился в Берлин, где несколько лет писал плохо оплачиваемые статьи для ряда театральных газет. Затем он нанялся личным секретарем к богатому другу, который собирался совершить кругосветное путешествие. Но не успели они начать, как должна была разразиться Семилетняя война. Друг, вынужденный присоединиться к своему полку, сел на первую почтовую карету домой, а Лессинг, снова без работы, оказался в Лейпциге.

Но он был человеком общительным и вскоре нашел нового друга в лице некоего Эдуарда Христиана фон Клейста, офицера днем и поэта ночью, чуткой души, которая дала жадному экс-теологу возможность проникнуть в новый дух, который медленно приближался к этому миру. Но фон Клейст был застрелен в битве при Кунерсдорфе, а Лессинг был доведен до такой крайней нужды, что стал журналистом.

Затем последовал период работы личным секретарем коменданта крепости Бреслау, где скука гарнизонной жизни смягчалась глубоким изучением сочинений Спинозы, которые тогда, через сто лет после смерти философа, начинали находить путь в зарубежные страны.