Терпимость

Они окружали себя всевозможными фокусами-покусами; они носили странные одежды; с их потолков свисали чучела крокодилов; они выставляли полки, полные бутылочных монстров, и бросали в печь дурно пахнущие травы, чтобы отпугнуть соседей от входной двери и в то же время создать репутацию тех безобидных сумасшедших, которым можно позволить говорить все, что им заблагорассудится, не возлагая на них слишком большой ответственности за их идеи. И постепенно они разработали такую тщательную систему научного камуфляжа, что даже сегодня нам трудно решить, что они на самом деле имели в виду.

То, что протестанты несколько столетий спустя проявили такую же нетерпимость к науке и литературе, как и церковь Средневековья, совершенно верно, но это не относится к делу.

Великие реформаторы могли сколько угодно гневаться и предавать анафеме, но им редко удавалось превратить свои угрозы в реальные акты репрессий.

С другой стороны, римская церковь не только обладала силой сокрушать своих врагов, но и пользовалась ею всякий раз, когда представлялся случай.

Разница может показаться незначительной тем из нас, кто любит предаваться абстрактным размышлениям о теоретических ценностях терпимости и нетерпимости.

Но это была очень серьезная проблема для тех бедняг, которые были поставлены перед выбором: публичное отречение или столь же публичная порка.

И если им иногда не хватало смелости сказать то, что они считали правдой, и они предпочитали тратить свое время на разгадывание кроссвордов, составленных исключительно из названий животных, упомянутых в Книге Откровений, давайте не будем к ним слишком строги.

Я совершенно уверен, что шестьсот лет назад я ни за что не написал бы эту книгу.

ГЛАВА IX. ВОЙНА С ПЕЧАТНЫМ СЛОВОМ

Мне становится все труднее писать историю. Я скорее похож на человека, которого учили играть на скрипке, а затем в возрасте тридцати пяти лет внезапно подарили пианино и приказали зарабатывать на жизнь виртуозной игрой на клавире, потому что это тоже “музыка”. Я научился своему ремеслу в одном мире и я должен практиковать это в совершенно другом деле. Я научился своему ремеслу в одном мире, а должен практиковать его в совершенно другом. Меня учили смотреть на все события прошлого в свете определенного установленного порядка вещей: мира, которым более или менее компетентно управляют императоры и короли, эрцгерцоги и президенты, которым помогают и кого поддерживают конгрессмены, сенаторы и министры финансов. Более того, во времена моей юности добрый Господь все еще молчаливо признавался главой всего сущего по положению и субъектом, к которому нужно было относиться с большим уважением и соблюдением приличий.

А потом началась война.

Старый порядок вещей был полностью нарушен, императоры и короли были упразднены, ответственные министры были заменены безответственными секретными комитетами, и во многих частях мира Небеса были официально закрыты приказом совета, а умерший экономический писака был официально провозглашен преемником и наследником всех пророков древней истории.

Конечно, все это не продлится долго. Но цивилизации потребуется несколько столетий, чтобы наверстать упущенное, и к тому времени я буду мертв.

Тем временем я должен сделать все возможное, но это будет нелегко.

Возьмем вопрос о России. Когда я провел некоторое время в этой Святой Земле, около двадцати лет назад, добрая четверть страниц иностранных газет, которые доходили до нас, были покрыты размазанным черным веществом, технически известным как “икра”. Это вещество было нанесено на те предметы, которые осторожное правительство хотело скрыть от своих любящих подданных.

Мир в целом рассматривал такого рода надзор как невыносимый пережиток Средневековья, и мы, великая республика запада, сохранили копии американских комиксов, должным образом “обработанные икрой”, чтобы показать людям дома, какими отсталыми варварами на самом деле были эти прославленные русские.

Затем произошла великая русская революция.

Последние семьдесят пять лет русский революционер вопил, что он бедное, преследуемое существо, которое не имеет никакой “свободы”, и в качестве доказательства этого он указал на строгий надзор за всеми журналами, посвященными делу социализма. Но в 1918 году проигравший превратился в победителя. И что же произошло? Разве победившие друзья свободы отменили цензуру прессы? Ни в коем случае. Они закрыли на замок все газеты и журналы, которые не одобряли действия новых хозяев, они отправили многих несчастных редакторов в Сибирь или Архангельск (выбирать было не из чего) и вообще проявили себя в сто раз более нетерпимыми, чем оклеветанные министры и сержанты полиции молодого светлого Бога.

Так получилось, что я вырос в довольно либеральном сообществе, которое искренне верило в девиз Мильтона о том, что “свобода знать, открыто высказываться и утверждать в соответствии с нашей собственной убежденностью является высшей формой свободы”.