Терпкий запах тиса (СИ)

— Как я люблю смотреть на тебя, когда вот так дотрагиваюсь до тебя, — сказал он, задыхаясь. — На твое лицо. Лера…

И вдруг он резко убрал руки, поддернул резинку вверх и усмехнулся:

— Мы ведь не будем торопиться, правда?

Я вцепилась ногтями в его плечо и прошипела, наклонившись к уху:

— Я тебя утоплю, сволочь!

— Тигра! — рассмеялся Вадим, сжимая мои бедра.

Внезапно мои черные стринги оказались где-то на лодыжках, а его губы и язык… Боже мой, что он делал со мной! Я стояла, выгнувшись назад, оперевшись о ванну коленями, запрокинув голову, из последних сил оттягивая тот момент, когда все вокруг исчезнет в белом пламени.

Ну уж нет… не сейчас!

В последнюю секунду я успела оттолкнуть его, стряхнула стринги и забралась в ванну. Села между его ног лицом к лицу, обхватила ступнями поясницу, откинулась назад, положив голову на бортик. С душа на лицо упала капля, я смахнула ее, потянулась за бокалом.

— Пожалуй, мы и правда не будем торопиться…

— Вот как ты хочешь? — глаза Вадима горели, его рука под водой неторопливо прошлась по моей ноге, от лодыжки до бедра. — Ну ладно… посмотрим, кто кого.

Мы нежились в теплой воде, передавая друг другу бокал, из которого отпивали по крошечному глотку, смотрели в упор, словно играя в гляделки. Легко прикасались друг к другу — как будто случайно. Это было похоже на «Болеро» Равеля, когда ритм, сначала такой неспешный, почти ленивый, постепенно нарастает с каждым тактом, и плавная мелодия превращается в гимн экстаза.

Все вокруг плыло в мерцании, тихий плеск воды напоминал о море. Напряжение желания становилось все сильнее, почти невыносимым, но мы ждали — кто не выдержит первым. Я кусала губы, еще крепче сжимая ногами талию Вадима, он смотрел на меня из-под прикрытых век, тяжело дыша. Это была та игра, в которой поражение ничем не хуже победы, потому что приз достается обоим.

Наконец я сдалась — закрыла глаза и покачала головой. Вадим рывком притянул меня к себе, наклонился, целуя грудь. Обхватив ее ладонями, он по очереди захватывал губами соски и обводил их по кругу языком. Мне казалось, что от меня летят тысячи искр, и вода, наверно, должна была светиться.

Нет, еще не сейчас!

Я протянула руку и нащупала пробку, вода с шумом начала вытекать из ванны.

— А жаль, — заметил Вадим, встал и снял с крючка полотенце.

— Здесь слишком темно, — я опустила глаза, якобы смущенно. — И тесно.

Он помог мне выбраться из ванны, мы стояли на коврике, закутавшись в полотенце, и целовались. Поднырнув под его руку, я выскользнула в холл и села на диван. Достала из вазы одну розу, оборвала листья, сломала шипы.

Диванчик этот для занятий любовью подходил еще меньше, чем ванна — узкий, короткий, скользкий. Но для меня он имел особое значение, поскольку пять лет назад внес свою весомую лепту в то, что мы помирились. Жаль, что я не могла рассказать об этом Вадиму.

Он встал перед диваном на колени, взял у меня розу, медленно провел ею по моему телу: по груди, животу, внутренней стороне бедер. Бархатистые лепестки ласкали кожу, от густого, маслянистого аромата кружилась голова. А еще больше — от слов, которые Вадим, наклонившись, шептал мне на ухо.

Я провела ладонями по его спине, задержавшись на ягодицах и бедрах, потянула к себе. И когда он вошел, сильно и глубоко, мне показалось, что я заполнена им до самых краев. Что мы растворяемся друг в друге, превращаемся в фантастическое существо с общей кровью, одним сердцем и одним дыханием. Каждое его движение отзывалось во мне эхом, рождая невыносимо острое наслаждение.

А потом все исчезло — осталось только золотое сияние, которое со звоном осыпалось тысячами звезд.

— Я думал, так никогда уже не будет, — тихо сказал Вадим, убирая волосы, упавшие мне на лицо. — Я люблю тебя!

— И я тебя люблю! — мои губы на секунду задержались на мочке его уха, опустились ниже по шее. — И никогда не переставала.

22

Казалось, мы никогда не сможем насытиться друг другом. И что теперь нас ждет сплошное безоблачное счастье. Но, как выяснилось, это только казалось.

Уже на следующий день мы разругались в хлам. Видимо, для того, чтобы жизнь не казалась медом. Орали друг на друга, не выбирая выражений, и я даже грохнула об пол тарелку, чего раньше вообще никогда не делала. Причем по совершенно глупой причине, фактически на пустом месте.

Утром Вадим заскочил на часок в университет, договорился о паре отгулов и поехал к маме в Ломоносов. И вернулся оттуда в обычном встрепанном состоянии.

Мамочка его Ольга Павловна, или мама-дорогая, была классической свекровью и возненавидела меня уже только за то, что я вздумала позариться на ее мальчика. Любая невестка для нее была бы нехороша по определению. С годами это чувство не только не прошло, но, похоже, даже усилилось. Любопытно, что Вадим меньше всего на свете был маменькиным сыночком, но это ничего не меняло.