Терра

Злился тут один я – сам на себя, и сам с собой спорил. Тут мне и понадобился отец. Как мы петь закончили, столбик пепла на стол и упал, отец по нему рюмкой проехался. Ну, я и спросил, прежде чем папашка еще выпил.

– Слушай, а можно совет твой?

– Можно, отчего ж нельзя-то?

Рассказал ему все как есть, как было то бишь. Он помолчал, а потом как засмеялся, громко, хрипло.

– Дурак ты, Боря, совсем.

– Чего дурак сразу?

Я привык себя мудаком считать, мерзавцем каким-нибудь по этому поводу, а тут вскрылось, что дурак – и все. Резковато ты меня, папаша.

Отец закурил новую сигарету, сощурил от дыма один глаз.

– Поцеловать ее надо было, Боря.

– И чего б тогда?

– Того б тогда. Тебе когда присунуть женщине хочется, ты не забывай, что им романтика нужна. Любовь там, поцелуи, вот это все. Так ты в нее влюбился, что ли? В немочку?

– Она не немочка, а австриячка. И не в нее, а в сестру ее. Вот она – немочка.

– Запутано у тебя все.

– Это да. Короче, что мне делать?

– С австриячкой или с немочкой? Австриячке конфет купи, а немочке цветов.

– Как-то у тебя просто все?

Отец закашлялся, сплюнул в пепельницу желтый сгусток мокроты, который почти тут же почернел.

– Нет, ну а как у вас ухаживают за женщинами?

– Не знаю. Диски им дают послушать.

– Есть у тебя хорошие диски-то?

– Нет, если честно.

– Ну так возьми денег да пойди купи дисков ей.

– Сие мудро, ты прям царь Соломон, па.

– Деньги под диваном в файле лежат.

– Ну да, я знаю.

– Это ты откуда знаешь-то?

Отец засмеялся, потом глянул на меня.

– Чего, не надумал?

– Вниз?

Он кивнул. Глядел на меня светлыми, больными глазами. Вид у него был по-особенному изможденный. Это ж как, подумал я, мне месяц пришлось проваляться после одной-единственной ямы, а он их закрывает, а потом на работу ходит, как будто ничего и не случилось.

Ко всему человек привыкает, когда оно безысходно и тупо раз за разом с ним происходит.

– Не пойду, – ответил я. Весь сжался, готовился, что ударит меня отец, что закричит. А он смотрел и смотрел, с каким-то странным выражением на лице. Не то облегчение это было, не то глубокая печаль. Не сказать чтобы он во мне разочаровался – вот этого не было. Чего я больше всего ожидал, того и не случилось. Смотрел на меня, потом вдруг улыбнулся зубасто да сказал:

– Все еще будет, Борь.

В улыбке его я видел жутковатое обещание.

– Это проклятье, что ль, отцовское?

Он выпил, снова рюмку наполнил, поглядел сквозь водку и толстое стекло на меня.

– Благословение. Пиздуй давай отсюда.

– Куда?

– За дисками.

Взял я пятьдесят долларов и пошел гулять. Быстренько ребят вызвонил, говорю, выпьем, поедим. А отец так и сидел на кухне, рюмку за рюмкой в себя опрокидывая, стекленея все больше, до бесчувственности полнейшей.

Ой, он-то пил страшно: уставится в телевизор и глотает водяру, будто его сейчас резать будут наживую. Про себя я был убежден, что пью, чтобы весело становилось, чтобы счастье ощущать и кружение.

Обхохочешься, я думал, что мы с ним такие разные.

А с друзьями мы в тот день гуляли по Комптону. Это странно, но черные ребята к нам особо не прикапывались.

– Я по телику шутку видел, – сказал Андрейка. – Про то как американцы нашей мафии боятся. Может поэтому.

За пазухой у него сидел очередной осиротевший котенок, глядел на нас желтоглазо, иногда раскрывал пасть и голодно мяукал, но в остальном вел себя на диво смирно.

– Ну да, главное, на английском не разговаривать, – сказал Алесь. – Даже не произносить слово «английский»!

– Ты уже два раза поставил нас на грань.

– На грань чего?

– Ну выражение такое, трудный ты.

– Я легкий, как перышко.

– Это тоже выражение. Типа тупой.

– Сам ты дебил, Боря.

Марина насвистывала какую-то песенку и покуривала ментоловую сигарету, а Мэрвин все смотрел себе под ноги.

– Сегодня у меня неблагоприятный день для падений. Пиздец, если я упаду, то руку сломаю, не меньше. А может и голову!

Я поотстал, пристроился рядом с Мариной.

– Слушай, поговорить надо.

– А когда тебе еще чего-то было надо?

Домики в Комптоне были совсем уж низенькие, что твои бараки, коробочки прям. Отовсюду неслись испанская речь и гортанный английский чернокожих. Столько было магазинов с запчастями и тату салонов, что этого хватило бы на приличное стадо байкеров. Заплеванные вывески в темноте горели загробным, непривычно тусклым светом. И у каждой уродливой кафешки, из которой пасло халапеньо, обязательно курила черноглазая официантка с массивными серьгами под золото в ушах. Где-то далеко раздался визг полицейских сирен. Андрейка направлял фонарик на граффити: на мультяшных животных, на мрачные надписи, на политические лозунги и на телефоны, по которым можно было отовариться чем-нибудь этаким – у этих стен было свое содержание, своя композиция, не так уж сильно отличающаяся по строгости от ренессансной, к примеру.

Ой, а некоторые рисунки были вообще. Например, красноглазая девица, державшая мексиканский флаг. Удивительная была точность исполнения, и такое у девчонки получилось эмоциональное лицо, заплаканные глаза вдовы или сироты смотрели ярко и болезненно.