Терра

А вроде какая простая идея. На проволочном заборе висели объявления о скупке подержанных машин. Разрисованные остановки, разрисованные билборды, ой, от всего веяло грустью и нескончаемой ночью. Плесени тут было море и даже океан. Но более того, теперь я чувствовал каждую яму там, внизу.

Раньше я был к этому слеп, у меня раньше были закрыты глаза, закрыто сердце, а теперь я чувствовал раны каким-то прежде молчаливым нервом, и меня все время колотило. Идешь, а под ногами эти фистулы, каверны, и животный ужас вот он, схватил тебя за горло и трясет, как песик уточку.

А ты знай себе хрипишь, думаешь: хоть бы пронесло. А если оттуда чума вылезет или испанка, к примеру, как в восемнадцатом году?

Шел, и земля подо мной вибрировала – живая и раненая. Как оно тебе, думал я, с этим жить?

Может, и прав был отец, может любой, у кого сердце не каменное, сломается в конце-то концов. Но меня вдруг такая злость взяла, пнул банку, попал в Алеся.

– Ну ты придурок, – сказал Алесь безо всякого особенного выражения.

– Так о чем ты поговорить хотел? – спросила Марина.

– О любви.

– Ух ты! Ладно, высыпания на члене или странные выделения?

– Бля, заткнись ты!

Марина засмеялась, вскинула голову.

– Ну ладно, так и быть, задавай свой вопрос. Только если он сильно романтичный, я буду смеяться.

– Короче, я влюбился. Помнишь Эдит? Вот у нее сестра есть.

– И? В чем проблема?

Мы завернули в лавку с пончиками, над которой висел огромный такой рекламный донат, почти как в «Симпсонах», только весь облезлый. Пока Мэрвин с Алесем брали пончики, а Андрейка поил своего котенка молочным коктейлем, Марина учила меня быть джентльменом.

– Во-первых, не становись навязчивым. Самое лучшее – это вообще не показывать, что она тебе нравится. Девчонки любят завоевывать мужиков не меньше, чем наоборот. Во-вторых, не обижай ее. Не лучшая идея говорить ей, что она тупая, даже если она прям дура.

– Она не тупая вообще-то.

– А ты вправду втюхался в нее. В-третьих, купи себе какой-нибудь прикольный одеколон. Девчонкам нравится, когда от вас хорошо пахнет. А что она любит? Что читает?

– Фэнтези там. «Гарри Поттера» любит. Я должен ей что-то подарить. Понимаешь? А она богатая. Ее ничего не впечатлит.

– Вот ты понтануться, что ли, хочешь? Поговори с ней для начала. Она – личность, ей интересно, чтобы про нее слушали, чтобы ее спрашивали. Вы вообще нормально разговаривали?

– Один раз я был в жопу пьяный и пересказывал ей Геродота. То есть я так думал, что Геродота, а оказалось, что Фукидида. Тупо так получилось.

Марина засмеялась, взяла пончик из пакетика, который ей передал Андрейка, я тоже взял. Пальцы у нас у всех были в сахарной пудре и в шоколадной глазури, это тоже было счастье, как мыльные пузыри. Теперь, когда я вспоминаю себя семнадцатилетнего, влюбленного, то в первую очередь мне думается о сахарной пудре и горячем масле, которым были пропитаны пончики. Ой, да у всего в жизни есть вкус.

– Короче, просто будь человеком. Должно помочь.

Она и не знала, какие у меня с этим проблемы.

Мы прошли мимо двора, вполне современного, со столиком для настольного тенниса даже. В этом дворе чернокожая женщина в белом платке на голове резала петуха, что-то гортанно напевая.

– Вуду – это стремно, – сказал Мэрвин шепотом. – Ты все про Одеттку?

Ему я мозг компостировал еще по телефону.

– Отвали, у нас с ней все будет хорошо, я на ней женюсь.

– А я разве сказал что-то?

– Ты хотел.

– Я просто говорил тебе, что надо посмотреть ее натальную карту. Она кто по знаку Зодиака вообще?

– Думаешь, я тебе скажу? Серьезно?

– Да ты не знаешь просто.

– Знал бы – все равно бы не сказал.

Андрейка отвлекся от котенка, и тот немедленно рванул в кусты.

– Блин! Из-за вас теперь хлопчик утек! О чем речь-то?

– О любви, – сказал я с гордостью. – О моей любви.

О будущей моей жене, я это так видел.

Мы уселись на обочине прямо напротив белого зданьица пятидесятнической (ну или какой там) церкви. То есть я бы и не сказал, что это церковь – обычная коробочка, как множество других в Комптоне, только белая-белая, чистенькая, с гирляндой цветных флажков на крыше и аккуратным крестом над зарешеченным окном.

Из церкви доносились хлопки и мелодичное пение, затем вступал проповедник, из речи которого я улавливал отдельные слова: «грех», «любовь» и почему-то «Элвис».

Церковка была крошечная, как бы для своих, сколько там человек уместиться могло? Пятнадцать, может.

Мимо нас пронеслась машина с открытым верхом, какой-то старенький «кадиллак», и Мэрвин вытянул ноги к проезжей части.

– Больной, что ли? – спросил я.

– Мне только падать сегодня нельзя. Остальное все можно.

– Я бы поспорил. Были у меня знакомые, которые тоже так думали.

Только мы с Мэрвином засмеялись, потому что только мы поняли, о каких именно знакомых Алесь говорил. Невеселая, надо сказать, была шутка.

– Так. Значит, про мою любовь.

Пакет с пончиками все ходил по кругу. Марина рвала колечки надвое и ела как трубочки, а Алесь засовывал в рот сразу весь пончик каким-то совершенно невероятным образом.