Терракотовые дни

Невыспавшийся Ланге успокаивал своим безразличием и то, что пару минут назад казалось кошмаром, сейчас было не так уж и важно. Ну стреляли — что с того, в первый раз что ли?..

— А кто? — спросил Ланге зевая, — не уточняли? Как вообще это получилось.

Пока Ланге обрабатывал ему лицо, Бойко стал рассказывать. Хоть и описывал подробно, повествование не затянулось — все же событие не заняло много времени.

— И вы по-прежнему будете утверждать, что на вас покушались ваши боевые товарищи? Братья? Вот завтра расскажу Штапенбенеку, он за это человек пять вздернет. Вы же его знаете — дай только повод…

— Ай…

— Что, жжет? — угадал Ланге. — Вы у нас теперь настоящий нацист.

— Это почему?

— Потому что коричневый…

— Лучше терракотовый…

— Ну это как вам удобно будет… Пожалуй, готово…

Затем пили чай из больших стаканов.

— А в вас стреляли?

— Конечно, стреляли. За последние три года пять раз. В Варшаве полоснули из механического пистолета[27], когда я выходил из комендатуры. В Шербуре пальнули прямо через дверь моей квартиры — ранили в руку. Через месяц попал в засаду под Парижем. Затем в Будапеште глупейшая история случилась… Нет, не пять, а четыре. А в вас?

— А я не считал. В Хацапетовке как-то попал в перестрелку с бандой Быка… Быковского… В Юзовке, во время облавы ногу продырявили. Здесь, в этом городе раза четыре стреляли… Ну и на войне на этой… Впрочем, это не считается. На войне все стреляют во всех.

— Bellum omnium conta omnes…

— Французский?

— Латынь. "Война всех против всех".

Замолчали. Стрелки будильника рубили время как нож колбасу.

— Владимир… Откуда вы? Кто вы?

Ланге открыл портсигар, угостился сам, протянул его хозяину. Но Бойко отмахнулся:

— Если бы я сам знал… А, может, оно и хорошо, что не знаю. Я ведь когда родился, не знаю. Гражданская война, разруха, беспризорщина. Говорят, когда меня подобрали, мне было лет семь-восемь. Имя свое знал четко, фамилию и отчество будто бы тоже сам назвал. Беспризорниками заведовало НКВД… Тогда еще шутили, мол, из беспризорников кадры себе готовит. Ну а потом все по накатанной дорожке — учеба, армия. Еще когда служил, пришла разнарядка — нужны кадры для милиции. А я стрелял хорошо, вроде не дурак… На завод идти не хотелось… В армии оставаться тоже было не с руки — маршировать не люблю, муштровать других — тем более…

— А откуда немецкий знаете?

— В приюте учили… Только знаете… Мне кажется, я его всегда знал. Будто не учил я его вовсе, а вспоминал. Я вам такое расскажу — не знаю как сейчас, но до войны на Волге целые деревни немецкие были. Вот и думаю — ведь запросто могу быть оттуда, может быть я сам немец, корни потерявший? Что говорит ваша расовая теория в таких случаях?

В ответ Ланге пожал плечами, но ничего не сказал. Бойко продолжил:

— А вы откуда знаете русский язык?.. Вы, часом тоже… Не русский ли?..

— Нет. Мои родители — немцы. Отец во время прошлой войны был военным советником в Китае. После объявления мира возвращался в Германию, но его задержали в Москве. Он стал работать при посольстве. Нянька моя была француженкой, которая всю жизнь служила у каких-то русских князей, и она пела мне песни на русском, на французском — но никогда на немецком. В двадцать втором отца отозвали, но я возвращался в Россию еще пару раз…

Они смотрели друг другу в глаза. Каждый вдруг поймал себя на мысли что в этом городе нет никого ближе, чем этот человек напротив. И оба из этой мысли сделали вывод парадоксальный — город дрянной, дурацкий, надо из него как-то выбираться…

* * *

В это трудно поверить, но будто в старом, скверном кино прошлое уже устроила им одну встречу. Только память обоих вымарала этот момент за ненадобностью. И даже вспомни они об этом — говорить бы постеснялись.

Произошло это в 1919 году, в Самаре.

Поезд с востока следовал без табличек: откуда и куда. Последнее было неизвестно ни пассажирам, ни проводникам. Шел без расписаний, поскольку расписаний тогда не было.

Времена были неспокойные, и поезд шел под сенью всевозможных флагов: нейтральной Швейцарии, обратным этому стягу, флагом Красного креста, под германским триколором. Набегающий ветер трепал британский Union Jack и американские звезды и полосы. После Омска сняли только голландский и французский — их цвета могли быть истолкованы превратно.

Но даже это не гарантировало покоя — мужчины курили трубки и толстые сигары, сжимали в карманах "бульдоги", каждый прожитый день отмечали стаканчиком. Детям в этом пути не отказывали ни в чем. Хотя к тому времени припасенные китайские мандарины стали гнить, заботливые мамаши покупали у бабок на перроне сладости и пироги — с чем бог пошлет.

Знающие люди рекомендовали брать пироги с горохом, капустой, хоть с пшенной кашей — но ни в коем случае с мясом: в лучшем случае мясо могло быть собачьим. А может статься и человеческим.

Поезд в Самаре стоял долго — город был сравнительно спокойным, и перед рывком на запад пытались увериться, что все спокойно — путь чист.