Терракотовые дни

— Вы говорили тридцать седьмого.

— Точно. Тридцать седьмого…

Ланге прошелся вдоль периметра крыши. К одной трубе оказалась привязана веревка, сброшенная с крыши.

— Не хотите взглянуть.

— Не хочу, — признался Бойко, — вы уж простите, но боюсь высоты. Считаю, издержки профессии. Сыщик — занятие приземленное. Был бы трубочистом, вероятно бы, привык…

Ланге почесал голову: действительно, веревка ничего не меняла, и эта находка утешением была просто ничтожным.

— Давайте, что ли, подытожим. Через крышу он пришел, через нее и ушел. Был одет в форму немецкого солдата. Затем, вы говорите, где-то на минуту выключился свет…

— Думаю, меньше. Линию оборвало бомбой… — сказал Ланге. Но былой уверенности в его голосе уже не было.

— Той же самой, что и выбила стекло в слуховом окне? — предположил Бойко.

— Вы хотите сказать, что бомбардировку устроили специально, чтоб проникнуть в здание.

— В ином случае, это довольно странное совпадение.

Спустились в деньгохранилище. По дороге Бойко попросил позвать за собой солдат.

— Ну вот смотрите… Если бы я хотел запустить руку в ящик с камнями, я бы сел здесь, — Бойко уселся на ящик.

— Кто-нибудь из вас сидел здесь?

Ланге перевел вопрос. Никто не ответил.

— Но ведь вообще кто-то же это место занимал?

Вспомнили — действительно, кто-то сидел. Но кто?..

— Думаю, можно снимать осадное положение, — заметил Бойко. Даже, напротив. Чем больше мы тут сидим, тем для нас же хуже…

Ланге задумчиво кивнул.

— Кто бы мог подумать… Он был рядом, так рядом, что я мог бы к нему прикоснуться. Ну что же… Вероятно, дело можно считать закрытым.

— Нет, я так не думаю… — возразил Бойко.

— Почему?

— Мы знаем, что у Колесник и Либина банда. Если разделить это на всех, выйдет не так уж и много. Из чего вывод: либо действовал вовсе один человек, либо помощь остальных была несущественна. Украдена доля одного человека. Я даже скажу больше — нас обворовал Гусь. Великий Гусь…

* * *

— Я не понял, как такое могло произойти! Что это за город такой!

Вольских был в бешенстве — и тому была причина.

Ночью советская авиация бомбила город. Акция эта была согласована с подпольем — мало того, подпольщики ночью должны были зажечь костры, дабы обозначить подъездные пути и промышленную зону, в которой немцы будто бы что-то налаживали. Костры были зажжены в срок — сам майор поджигал два таких. Но странное дело: к тому времени, как над Мироновым появились советские бомбардировщики, большинство костров было обнаружено и потушено немецкими патрулями.

Но даже не это было самым странным: в то же время почти в самом центре города разгорелись иные костры. Горели они в колодцах дворов, на огородах в невесть откуда взявшихся бочках. Поэтому с земли обнаружить их было довольно трудно, но с воздуха — запросто.

И бомбардиры выполнили свою задачу — выбросили груз на условленные знаки. Положим, немцы могли выйти на костры случайно, майор допускал и то, что среди подпольщиков есть провокатор… Но нет — бомбардировка не была сорвана, просто кто-то переназначил цели.

Немцы? Положим, они хотели поднять недовольство местных против советских бомбардировок. Но отчего выбран центр, где немцев, наверное, большинство. Нет, не сходится…

Что делать теперь? Какое донесение слать в центр? Что отбомбились не там? Как им объяснить причину? Сделать вид, что все нормально: а если откроется правда?.. Может, это его так проверяют? Кто?

Уж лучше бы не было этой бомбардировки вовсе.

— Так что передать в центр?

Вольских наморщил лоб.

— Шифруйте и передавайте: "Бомбардировка прошла по ложным ориентирам. Имеются потери в подполье. Подозреваем наличие провокатора."

— Потери?

— Дождитесь, чтобы немцы кого-то арестовали. Неважно кого, неважно за что. И задним числом, запишите его в подполье. Я, вероятно, даже предоставлю рапорт на награждение…

— А провокатор?..

— Ай, — отмахнулся Вольских, — я сам ничего не знаю, не понимаю.

Когда подпольщик удалился, майор с досады плюнул на пол. Но затем растер плевок сапогом.

Ведь казалось: война, время стать чистыми сердцем, жить не по лжи. Но ведь все равно врут, лгут, воруют… Даже из самых благих намерений.

Ну просто, чтоб не выглядеть полным идиотом.

* * *

Провожать Гуся вызвался только Либин. Надел свой лучший костюм с жилетом, до зеркального блеска начистил штиблеты.

Гусь выглядел еще лучше: немецкая форма сидела на нем просто изумительно — было видно, что шили ее под заказ. Из хорошей шерстяной ткани — ни ниточки вискозы. Шил хороший портной по фигуре. А на фигуру Гусь никогда не жаловался. На плечах золотом сияла косица капитанских погон.

На рукаве кителя была черная лента с темно-синими буквами "AFRIKAKORPS". К карману кителя был прикреплен Железный крест второй степени, от второй пуговицы, как и положено, шла красно-черная лента. Ниже креста был пришпилен серебряный овал с каской.

За отворот рукава Гусь заткнут пакет свернутых документов. Читались какие-то обрывки слов на немецком, но что именно там было — понять не представлялось возможным.

К запястью был пристегнут наручником маленький кейс.

Вокруг шеи была обмотана повязка.

Прощались в городском парке.