Терракотовые сестры

– Он сделал все, что мог, – выйдя из транса, заговорила Казакова, – но он ошибся, мать Цаган, дэву Кайно не нужны жертвы животных. И зол он на давснов, потому что… потому что… не совсем поняла, но как-то он с солью связан был, пока не умер… И хочет он отомстить или успокоиться. Сам не поймет, и не кровь животных нужна ему, а…. Женская?

– Это второй вопрос, – остановила поток слов старица в белом. – Не ошибся мой зять, когда сказал, что ты нужна ему. Ему и тому, кто сидит в нем. Тому, чье имя назвала ты без страха.

– Твоему зятю? – оторопело спросила Казакова и прикусила язык. Да поздно, ведь она только что задала третий вопрос.

Степнячка тоже умела считать. Но заговорила, рассказав дальше сама:

– Оба ответа – да. Мой зять вернулся, состарившись на сорок лет за четыре дня. И почти сразу впал в черный сон. Ты видела его куски. В минуты просветления он говорил как ты. И по обрывкам фраз стало понятно, что за жертва нужна злому дэву. У нас почти не осталось женщин, девочка. Моя дочь, жена нашего шамана, сама ушла в Мертвый город, когда сложила слова любимого мужа одно к другому, как бусы в ожерелье. Надеялась, что спасет. Но напрасно. А теперь я все больше уверяюсь, что ты успокоишь дэва. Быстро соображаешь.

Казакова растерялась. И вопросы уже задавать нельзя, и жертвенным бараном стать не хочется, и что дальше будет, вроде понятно, но как-то не верится. В нашем двадцатом веке – и вдруг такое мракобесие! Хотя в нашем ли? В двадцатом ли? Ответ, похоже, будет «нет» на оба вопроса…

– Ты спросить могла бы, что с тобой будет, чужачка. Но не спросила, не успела. Я так скажу. В Мертвом городе будет свадьба у тебя с моим зятем. Всем стойбищем провожать к жениху тебя будем. И выйдет из него злой дух и вернет племени нашему мир. Он сам так сказал. Ты вышла черная из белого, несла красное.

«Это она про помидоры в сумке? Или про мое красное бикини?» – ошалела Маша.

– Видишь сквозь огонь, узнала имя дэва сама. Даже наш шаман не знал его, а ты вот так запросто… Ублажи духа как следует и спаси нас всех. Выживешь – роди мне внучку… А пока смирись и потерпи. – И Цаган достала большой белый нож-скребок. Волосы зашевелились на голове у девушки. – Надо удалить все волосы на теле, по обычаю.

И цепкие сильные руки рванули рубаху с плеч Казаковой.

Когда красное солнце коснулось горизонта, а длинные грустные тени подобрались к порогу белой юрты, Маша, опоенная снадобьями и пришибленная нереальной реальностью, сидела в праздничной кибитке, в богатом свадебном наряде, собранном по принципу новогодней елки, а вокруг шумело стойбище. Руки и ноги «невесты» были предусмотрительно связаны белым шнуром, так как трижды за четыре часа она пыталась сбежать. По причине резвости казаковской мать Цаган не вышла провожать девушку: синяк под глазом не скрывал даже плат-невидимка. Рот невесте шамана тоже туго стянули белой повязкой. На всякий случай.

Мария плохо представляла себе, какой бывает степная свадьба, и сейчас она тоже далеко не все могла рассмотреть, накрытая с головой полупрозрачным покрывалом, утяжеленным на концах серебряными подвесками. Но даже то, что различалось, не вызывало веселья. Наверное, потому, что все знали, куда идет невеста, и уже не первый раз провожали девушку из белой кибитки у подножия горы. В последний путь. А ведь надо было еще и делать вид, что празднуется свадьба.

Веселья не было в глазах домбристки, и пальцы ее иногда заплетались в струнах. «От голода», – почему-то решила Казакова. В племени все действительно выглядели исхудавшими и осунувшимися. Дети не сновали, как обычно, а едва выглядывали из пологов. Совсем не походили они на тех черноглазых шустрых сорванцов, которые облепили девушку в поселке, когда она искала дорогу к озеру. Маша во время второго побега рискнула предложить попавшемуся ей на пути мальцу так вожделенные в поселке сто рублей, но тот только завизжал и позвал отца. Разноцветная бумажка улетела куда-то по ветру.

Под музыку запинающейся домбры из всех юрт и кибиток выходили взрослые, облаченные в лучшие одежды из тех, что остались. Справа от закрытой покрывалом Казаковой встали женщины, слева – мужчины. Самые старые стали совсем рядом. И заметно было, как отгородили ее от молодых мужчин, в чьих раскосых глазах можно было прочесть жесткую степную страсть, сдерживаемую долгом. «И немудрено, – отметила Маша с журналистской отстраненностью, – тут на одну женщину трое мужчин, из этих троих двое ей в сыновья годятся. Но для кочевников же не проблема умыкнуть себе жену». И тут же осеклась: они не могут; перейти через соляную границу – просто пойти и бесполезно умереть.

– Пусть по обычаю предков ровесник жениха и тот, кто привез невесту в стойбище, выведут ее в круг для танца, – возгласил зычно старейшина, отец жениха. – И пусть сбудутся наши надежды, возлагаемые на этот союз.

– Йорял! – нестройно закричали люди, и кое-кто даже с надеждой в голосе.