Территория чудовищ. Путеводитель для осторожных туристов

Это было постепенное, почти незаметное исчезновение. За первые, самые непростые недели после возвращения экспресса в Пекин команда разбрелась по своим квартирам рядом с вокзалом или по городским концертным залам и гостиницам. Привычная дисциплина расшаталась, связи между людьми ослабли. Отлаженный механизм дал сбой. Когда было объявлено, что поезд снова отправится в рейс, Вэйвэй не сомневалась, что капитан вернет все в прежний вид. Но та почти не покидала свою квартиру, и даже сейчас, когда команда собралась в поезде, она остается лишь бестелесным голосом из динамиков.

Хмыкнув, Вэйвэй быстро возвращает бумаги в коробку, закрывает ее, берет в руки одну из дешевых книжонок, купленных Алексеем на московском блошином рынке, и собирается погрузиться в историю о пиратской королеве и морских чудовищах. Придвигает поближе лампу… и вздрагивает от колыхания тени в дальнем углу.

«Не давай воли воображению, – говорят в команде. – Воображение вызывает опасные мысли». Но она все равно поднимает лампу, чтобы разогнать темноту…

…И темнота шевелится – тихо, как шепот.

Вэйвэй замирает. Проходят секунды. Может быть, ей просто почудилось. Первая ночь на такое способна – растревожить разум, пробудить худшие страхи. Нельзя полагаться на себя в первую ночь. Негоже оставаться одной.

Вэйвэй полегоньку разгибается.

И темнота кружится, превращаясь в бледное лицо, окруженное еще большей темнотой. Два чернильных глаза не мигая смотрят на девочку.

– Кто ты?! – вскрикивает Вэйвэй, чувствуя себя глупо, готовясь к тому, что из мрака выпрыгнет кухонный мальчишка и с хохотом убежит, чтобы рассказать всем, как заставил «дитя поезда» завизжать от страха. Она и сама нередко так набрасывалась и прекрасно знает, что в младшей части команды принято оценивать других по крепости нервов и готовности встретить бесстрастным «добрый вечер» внезапно возникшую перед тобой фигуру с маской на лице. И не закричать, лежа на койке и вдруг почувствовав на ноге нечто липкое и ползучее. Поэтому она просто сидит и глядит в темноту.

Ожидание тянется очень долго, постепенно застывая. Вэйвэй дышит неестественно громко, в ушах начинает звенеть. А потом глаза исчезают. Ни лица в темноте, ни чужого дыхания, вообще никакого движения.

Она обессиленно приваливается к стене. А потом сползает со склада. Не было никого в тайнике, кроме призраков первой ночи. Это просто ее воображение мечется в панике.

Наконец она забирается в постель, но спит плохо, что ни час выпадая из беспокойных сновидений.

Утром

Мария просыпается от осторожного стука в дверь, и в купе входит стюард; в руках поднос с серебряным кофейником и тарелкой теплых булочек. Ставит поднос на стол рядом с койкой, раздергивает занавески и удаляется. Мария закрывает глаза. Запах кофе пробуждает воспоминания о том, как начиналось утро дома, в Санкт-Петербурге. Призывные крики морских птиц за окном, отражение бледного северного солнца на воде. Отец уже ушел, он сейчас в мастерской, его кожа покраснела от жара печи. Мать встанет не раньше чем через час. Если хорошенько сосредоточиться, то можно услышать, как горничная отправляется по своим тайным делам, как шуршит под половицами мышь.

Сейчас Мария слышит стук колес по рельсам, шаги в коридоре, требовательный голос графини за стеной. Странно ощущать движение, лежа в постели и понимая, что под тобой проносится миля за милей. Внезапно ей приходит в голову, что в другой реальности она могла бы ехать домой вместе с родителями. Такой уговор заключила с отцом мать, когда компания предложила ему открыть в Пекине «Стекольную мастерскую Федорова». Рейсов стало больше, и понадобилось заменить окна на новые, из самого прочного стекла. «Это большая честь для нашей семьи», – сказал тогда отец, а мать ответила, что дает ему пять лет. Через пять лет Мария достигнет совершеннолетия и ее нужно будет представить петербуржскому обществу. Годы проходили медленно, мать настояла, чтобы они жили в анклаве для иностранцев, вдали от шума поездов. Выбрав долгий южный маршрут в Китай (почти такой же опасный, только опасность исходила от людей и с ней проще было смириться), она могла не вспоминать о железной дороге и «безбожном Запустенье». Уговор казался ей нерушимым, однако Мария сомневалась, что отец смотрел на него так же. Он все время уходил от разговоров о возвращении, спрашивал у матери: «Разве ты не счастлива здесь, в столь космополитичном обществе?» Но мать только поджимала губы и просила служанку закрыть ставни. «У нашей дочери такая тонкая, такая белая кожа, что воздух может навредить ее лицу», – отвечала она. А отец удивленно поднимал брови и смотрел на Марию или притворно кашлял, чтобы скрыть усмешку.