Территория книгоедства

Вот и Шварц все двадцатые годы и даже дольше нащупывал свои потолок и донышко. Искал язык. Искал свое место в литературе. Но в первую очередь – язык. Такой, который, будучи доверен бумаге, скажет о человеке: да, этот человек писатель.

А с Чуковским они расстались. Спокойно, мирно.

Разногласий у нас не было. Если выговаривал он мне, то я сносил. А он со своей повышенной чувствительностью чуял, конечно, как бережно, с каким почтением я к нему отношусь. Словно к стеклянному. Он нередко повторял, что я не секретарь, а благодетель, но оба мы понимали, прощаясь, что работе нашей совместной пришел конец. Есть какой-то срок для службы подобного рода. И я удалился из полосы отчуждения.

График на фиг!

Не жанр красит писателя, а писатель жанр.

В 1924 году получилось так, что Шварц прибился к детской литературе.

Почему не к компании «Серапионовых братьев», в которых души не чаял? И не к любой другой писательской братии, а их в 20-е годы появлялось в литературе, как пузырей на луже во время дождя?

Я чувствовал вполне отчетливо, что мне никак не по пути с «Серапионами». Разговоры о совокупности стилистических приемов как о единственном признаке литературного произведения наводили на меня уныние и ужас и окончательно лишали веры в себя. Я никак не мог допустить, что можно сесть за стол, выбрать себе стилистический прием, а завтра заменить его другим. Я, начисто лишенный дара к философии, не верующий в силу этого никаким теориям в области искусства, чувствовал себя беспомощным, как только на литературных вечерах, где мне приходилось бывать, начинали пускать в ход весь тогдашний арсенал наукоподобных терминов. Но что я мог противопоставить этому? Нутро, что ли? Непосредственность? Душевную теплоту? <…> Я сознавал, что могу выбрать дорогу, только органически близкую мне, и не видел ее. И тут встретился мне Маршак, говоривший об искусстве далеко не так отчетливо, как те литераторы, которых я до сих пор слышал. Но, слушая его, я понимал и как писать, и что писать.

Детская литература на литературной карте – страна особенная. Всякий автор, живущий в этой стране, – не просто писатель. Он волшебник, который гадкого утенка-читателя способен превратить в лебедя. Это – когда добрый волшебник. Потому что есть волшебники злые. Те, которые глухотой к слову могут запросто отвадить маленького человека от книги.

Книга, прочитанная в детстве, – это духовный аккумулятор, способный питать человека энергией многие годы и поддерживать его в тяжелые времена.

Сам молодой читатель не обязан об этом думать, об этом должен думать писатель. Читатель просто воспринимает книгу. А он, по молодости, слишком доверчив и из-за этой своей доверчивости часто принимает фальшивку за драгоценный камень.

Ведь бывает, в детстве проглатываешь книгу взахлеб, а потом, годы спустя, перечитывая книгу взрослым, замечаешь, как беден ее язык, как невзрачен он и убог, и герои в ней не люди, а манекены. Очень важно, как автор делает книгу, и особенно книгу для детей. Если книга сделана мастерски, если писатель чувствует, что именно этого слова требует эпизод или фраза, то он выигрывает у возраста, книга перерастает детство и становится достоянием многих.

Итак, 1924 год. Маршак. Приход Шварца в детскую литературу.

Думаю, Шварц внутренне был готов к этому шагу, тем более что опыт, пусть небольшой, у него уже был, к Маршаку пришел он не с пустыми руками, а с рукописью в стихах. «Рассказ старой балалайки», так называлась рукопись, сделан не без блеска, но средненько. Это еще не Шварц, каким он станет ближе к началу сороковых. Но всякий мастер начинается с малого.