Территория книгоедства

Сели за столик на одной ножке, вкопанный в землю. Скоро за стеклами террасы показался Каверин. Он обрадовался гостям. Он уважал их (в особенности Заболоцкого, которого стихи знал лучше других) как интересных писателей, ищущих новую форму, как и сам Каверин. А они не искали новой формы. Они не могли писать иначе, чем пишут. Хармс говорил: хочу писать так, чтобы было чисто. У них было отвращение ко всему, что стало литературой. Они были гении, как сами говорили, шутя. И не очень шутя. <…> Во всяком случае, именно возле них я понял, что гениальность – не степень одаренности или не только степень одаренности, а особый склад всего существа. Для них, моих злейших друзей тех лет, прежде всего просто-напросто не существовало тех законов, в которые свято верил Каверин. Они знали эти законы, понимали их много органичнее, чем он, – и именно поэтому, по крайней правдивости своей, не могли принять. Для них это была литература. <…> Да, люди этого склада просты, и пишут просто, и кажутся непонятными потому только, что законы общепринятые для того, что они хотят сказать, непригодны. Пользуясь ими, они лгали бы. Они правдивы прежде всего, сами того не сознавая, удивляясь, когда их не понимают. И невыносима им ложь и в человеческих отношениях. Судьба их в большинстве случаев трагична.

Еще одним умным гением, в магнитное поле которого оказался включенным Шварц, был Даниил Хармс.

Хармс, придирчиво относившийся к любому человеку, претендующему на дружеские отношения с ним, не говоря уже о том, чтобы подпустить человека к себе на короткую дистанцию в «ты», к Шварцу относился особо. Он его называл на «кы». Так и сказано в дневнике Хармса в июльской записи 1933 года: «С КЕМ Я НА „КЫ“». И за этим следует одно имя: «Е. Л. Шварц». С учетом того, что в списке тех, с кем Хармс был на «ты», значится всего 17 имен, такое уникальное величание Шварца (пусть и зафиксированное исключительно на дневниковых страницах) о чем-то да говорит.

Вот кусочек рассказа Хармса: