Территория войны

Таня кинулась к картине на стене, сдвинула в сторону золоченую раму и нажала за ней кнопку сигнализации сейфа.

– Все! – Это «все» только читалось по ее губам. Такими же беззвучными словами мы и начали с ней обмениваться. – Ключ! – проговорили губы, и я, выхватив ключ из своего кармана, протянул ей.

Она повернула его, и замок ответил ей тихим стальным приветствием. Таня занялась циферблатом, стала крутить его во все стороны, но то ли забыла шифр, то ли еще что-то – дверца не открывалась. Время бежало, вернее, его совсем не осталось. Я сжал рукой ее плечо, и она обернулась.

– Дай мне. Шифр?

Когда менялись местами, она задела рукой за пузырек масляного спрея, стоявшего на сейфе, тот полетел на пол и резко звякнул. На его яркой жести был изображен блестящий вороной револьвер.

– Откуда? – не поворачиваясь, показал я пальцем на спрей.

– Дед смазывал сейф. С работы принес, у него там револьвер.

– Твой Смерш ищет по запаху? – Я судорожно крутил диски, но выставить шифр не удавалось.

– Еще бы! Его в школе этому учили. А что?

– Просто так. У кого-то из приглашенных сегодня такой же запах в кармане. И даже сам револьвер.

– Дедушкин? – Я не ответил и пожалел, что спросил, возбудив этим ее интерес. Мне все-таки повезло, сейф наконец принял меня за своего, доверительно щелкнул, и дверца отошла.

– Готово! Я пошутил про запахи в карманах – слишком много времени прошло. Скорее, чего ты тут хотела! – Я распахнул дверцу шире, сам отклонился в сторону, и она перегнулась через мое плечо.

В маленьком пространстве сейфа было темно и почти пусто. Только толстая пачка тысячерублевок, такая же стопка долларов, банковские карты и несколько листов бумаги.

– Листы... Давайте их сюда! – влажно прошептала в ухо Таня.

Еще пролезая под забором, я твердо решил ни к чему не дотрагиваться руками в сейфе, но сейчас, когда я его сам же и открыл, это стало неважным. Я осторожно вытянул два листа из-под тяжелых денежных пачек и поднял их так, чтобы ей и мне было видно.

Как отворилась дверь в кабинет, я не слышал, но услыхал разговор – дверь, значит, уже была какое-то время открыта. Три голоса – два мужских и женский. Обернуться и посмотреть, что за нашими спинами, в этом положении я не мог. Сзади прижималась к моему затылку Танина грудь, ее горячее дыхание обдавало мое левое ухо.

– Дверь! – шепнул я ей, но та не среагировала, поглощенная бумагой.

Разворачиваясь из-под Тани, я задержал на бумаге взгляд. Это было завещание, которое искали, и Таня вчитывалась в него, забыв обо всем на свете.

– Кто-то вошел, Таня! Сзади! – Она меня словно не слышала, и я в этом беспомощном положении, зажатый между ее грудью и стальным ящиком, еще раз скользнул взглядом по бумаге. «Завещание... нотариальное бюро номер... Санкт-Петербург».

Сзади раздался грохот упавшего стула. Таня отпрянула назад, и я сумел подняться с корточек и выпрямиться. Первой я увидел Аллу, она стояла в шаге от двери с испуганным и удивленным лицом. За ней маячил Портной. Но не успел я сделать шаг в сторону, как твердый и холодный ствол дробовика ткнулся мне глубоко в шею, царапая мушкой кожу, и поддел меня под скулу.

– И здесь ты! Куда ни плюнь... – услышал я знакомый голос – дробовик был в руках моего старого курносого знакомца. Он подтянул меня к себе, разглядывая в упор с недоброй улыбочкой. – Ты и по сейфам, оказывается, шаришь?

Второй, громила с татуировкой на бицепсе, что встречал меня давеча во дворе, заходил со стороны Тани, по пути отшвырнув кресло.

– Куда девчонку? – Он обхватил ее сзади и слегка приподнял, та задергала ногами над полом.

– Вниз ее! Запри с собакой! – крикнул «курносый».

– Пустите! Руки прочь! – прорезал комнату Танин визг.

Но громила тащил ее к двери, не опуская вниз, а она брыкалась ногами, колотила его руками, куда могла достать, и визжала, визжала... Сквозь визг прорезался и другой женский крик.

Тогда я не выдержал:

– Оставь ее, сволочь!

Разрывая кожу на горле, запрокидывая назад голову, я почти соскочил с этого крюка. Моя голова была задрана назад, поэтому я не видел, как «курносый» ловко перехватил дробовик под моим горлом и ударил меня рукоятью точно под подбородок. Он это любил и умел – ломать людям скулы. Мои зубы лязгнули, затылок пронзила острая боль, все поплыло перед глазами. Я только услышал далекое: «Не бей его, подонок!» – и провалился в глубокую черную ночь.

37. Боль

Нокаут – это всегда темень и ночь, но редко длится дольше минуты. Потом наступает утро, а с ним немощь и такая боль, что, кажется, легче помереть. Я помнил это по своей боксерской юности, и сейчас это было то же самое. Поэтому, когда черная минута истекла и сознание, как туманная пелена, стало ко мне возвращаться, первым восприятием нашего прекрасного мира стала дикая боль в челюсти, а первая мысль – сломал ведь челюсть, гад.

Я лежал на полу около стола между ножками кресел, а левая рука была пристегнута наручниками к подлокотнику кресла. Приоткрыл глаза: в поле зрения ворс ковра, три человеческих ноги. В ушах гул и далекие неприятные голоса.

– Ожил, а ты боялась. Куда его? На охрану? Пусть ментов вызовут?