Террор и демократия в эпоху Сталина

Рабочие спрашивали, какие средства они должны пожертвовать на финансирование индустриализации. Когда на текстильной фабрике им. Щербакова в Москве стоимость стакана чая увеличилась втрое, рабочие почувствовали, что они доведены до предела: им не хватало сил, чтобы работать, питание было слишком скудным. Один их них воскликнул: «Они строят социализм наизнанку, нас грабят. Мы не можем работать не жравши».^{72} Некоторые жаловались, что их положение стало хуже, чем до революции. Один рабочий сердито заявил: «Послушайте, все знают, что раньше нас эксплуатировали капиталисты, но жизнь была лучше. Теперь мы говорим об экономике, но эта экономика душит нас». Механик сказал директору: «Нам нужно снизить цены, чтобы мы могли прокормиться, потому что я не могу даже выполнить свою норму».^{73} Когда одного старого рабочего Московского каучукового завода перевели на другую работу в 1934 году, его зарплата снизилась до 120 рублей в месяц. Он отправился в заводской комитет, и, сняв шляпу, сказал представителю завкома: «Спасибо вам и в вашем лице советской власти, что за 35 лет работы мне обеспечена голодовка».^{74} Многие рабочие сомневались, сможет ли партия, складывая средства в тяжелую промышленность, когда-нибудь наладить потребление. Ученики школы ФЗУ Ижорского машиностроительного завода в г. Колпино Ленинградской области в 1933 году написали в ВЦСПС письмо с жалобой на условия жизни. Заводская администрация в течение четырех дней не выдавала 150 учащимся пропуска в столовую. «Уборных до сих пор нет. Ребята ходят, куда попало, т. е. вокруг своего общежития». Не было дров или угля для отопления, у большинства молодых людей не было обуви. Ремесленники горько шутили; «К концу второй пятилетки будем есть тракторы».^{75}

Рабочие не доверяли политике партии не только в том, что касалось капиталовложений и заработной платы, но и в отношении сельского хозяйства. Многие новые переселенцы, рабочие, имевшие родственников в деревне, составляли значительную часть рабочей силы; они не верили партийным сводкам о коллективизации и процветании сельского хозяйства. На московской швейной фабрике передали записку профсоюзному работнику, выступившему с трибуны с бодрыми речами. В ней говорилось: «Как долго вы будете продолжать обманывать нас? Вы говорите, что государство и колхозы засевают больше земельных площадей и увеличивают поголовье скота, но нас все хуже и хуже обеспечивают продовольствием. Мы больше вам не верим. В первой пятилетке нас кормили костями, во второй — будут кормить собачьим мясом».^{76} Многие рабочие также не верили объяснениям партии, что в нехватке продовольствия виноваты кулаки. Рабочий металлургического завода им. Дзержинского в Днепропетровске категорично заявил: «В деревне кулаков никаких нет. Отбирают последнее у нищих в лаптях». Рабочий механического цеха выразил более мрачную точку зрения: «В Советском Союзе полная голодовка. Это — крепостное право. Колхозы находятся в рабском положении. Люди на станциях едят (картофельные) очистки. Газеты пишут, что за границей голод, а голод-то, наоборот, у нас».^{77} Свежие новости из деревень приносили на заводы потоки переселенцев из сельской местности. В бараках завода № 45 около сорока рабочих приняли участие в жаркой дискуссии по вопросу коллективизации. Один из них заявил: «Что ты, докладчик, нас убеждаешь в достижениях. Ведь коммунисты довели страну до того, что начали торговать человеческим мясом. Покупая колбасу, я обнаружил человеческий палец с ногтями». Другой рабочий горько заметил: «Читал на днях в газете “Известия” статью самого т. Сталина, где он пишет, что нужно 35% населения уничтожить». Когда остальные рабочие запротестовали, лежавший на кровати мужчина, с сарказмом спросил у молодого человека, новичка на заводе: «Скажи, Ваня, что вынудило тебя бросить деревню, голод или богатая жизнь?». «Конечно, голодовка», — ответил Ваня. «Скажи, пожалуйста, — продолжил рабочий, — а где хлеб мужика?». «Отобран государством», — сказал Ваня. «А где скот? Коровы и лошади?». «Коров отобрали, — просто ответил Ваня, — а лошади погибли с голоду, нечем кормить». В разговор вмешалась уборщица барака, заявив, что только советская власть освободила от нищенской сумы ее и ее мать. Рабочий презрительно усмехнулся: «Только вам и дана жизнь».^{78}