Террористка

— Информация, которая ко мне попадает, скорее всего, верная, но я хочу получать кое-какие сведения из первых рук.

Изрядно замерзнув, они пошли в кино. В фойе попили кофе с булочками. Оба молчали. Зрителей было мало. Одинокие мужчины самых разных возрастов. Группка мальчиков-подростков. И ни одной женщины, кроме Оли. Одиночество гнало мужчин в кинотеатры. Одиночество заставляло женщин сидеть дома.

Напротив Старкова и Оли пил кофе старик — бомж. Возраст его установить было нельзя. Давно не бритый, в рваной куртке и грязной шапочке с помпоном, он пропах всеми отвратительными запахами города. Для него был сегодня удачный день. Расплачиваясь за кофе, он достал из кармана пачку сторублевых бумажек.

Видя, что парочка разглядывает его, бомж объявил:

— Я свободный гражданин России, где хочу там и стою, — добавил более миролюбиво: — за вашим столиком уютно. Боюсь пустоты, боюсь пустых столиков.

Когда он отошел, Старков сказал вполголоса:

— Оля, а ты уверена, что людям стало хуже жить, чем раньше?

— Ты думаешь, что я, как народоволка, стремлюсь страдать за народ, — усмехнулась Оля, — вовсе нет. Народ — это быдло.

— Не новая, однако, мысль, — заметил Старков.

— Но верная, — перебила его Оля, — понимаешь, я не хочу жить в том мире, в котором мне, — она усмехнулась, — как выражаются эти козлы-политологи, мне безальтернативно предлагают жить. Я не хочу. Или я, или они!

Старков промолчал.

…В середине боевика, после сцены со страшной дракой и стрельбой, он нагнулся к Оле и прошептал: «За эти полчаса, что этот парень здесь воюет, я бы убил его раз пятнадцать. Посмотри: он автомат как поливальный шланг держит».

15

Следующий день был выпускным. Группа под руководством Инструктора подошла к финишу. Оля, явившись в Психологическую лабораторию, застала всех четверых членов группы за дружеской беседой. Мафиози уже давно нашел общий язык с Цивилизацией, а Босс ходил кругами вокруг Путаны.

— Господа, — сказал вышедший к ним Инструктор, — сегодня занятий не будет. Если вы не против, то мы можем сходить все вместе в ресторан. С нами и Гончаров будет.

Вечером, после ресторана, изрядно выпивший Митя напросился в гости к Оле.

— Собственно, я не к вам. Я к Дориану Ивановичу.

— Я понимаю, — просто ответила Оля, — но ведь нам по дороге.

Она была благодарна психологу. За эти две недели занятий, за время многочасовых диалогов и монологов она восстановила душевное равновесие, но приобрела устойчивое отвращение ко всяким групповым откровениям.

— Благодаря вам, Митя, — сказала она ему в метро, — я могу выдержать допрос даже в ЦРУ.

— Шутите, а зря, — сказал Гончаров, — методики «раскалывания» личности одинаковы, что в службах безопасности, что в психологических лабораториях.

— Но вы помогли и мне, и другим. Как-то это странно. Ведь то, что вы с нами проделывали, вполне можно назвать издевательством.

— Только не думайте, что я эту методику сам изобрел, — нервно сказал Гончаров, — большинство из нас терпит, когда у него появляется маленький комплекс. Потом этот комплекс раздувается настолько, что человек ни о чем другом думать не может. И девять десятых его внутренней жизни сводится к совершенно конкретным и повторяющимся переживаниям. Но его беда, и порой даже трагедия, заключается в том, что он не может поделиться этими своими проблемами и сомнениями, жуткими переживаниями с другими. Весь вопрос заключается в том, в какой форме помочь ему.

— Так вы все-таки не развлекаетесь, а помогаете?

Гончаров промолчал.

На долгие звонки никто не открывал. Оля удивилась. Однако ничего не оставалось делать, как открыть дверь самой и пригласить не совсем трезвого психолога подождать Дориана Ивановича в квартире.

Митя был сегодня взвинчен. Обычно присущая ему ирония покинула его. Монгольские глаза сощурились в черные щелки. Он теребил свое ухо и молчал.

— Не молчите, Митя. Выговоритесь, по вашей собственной методике.

— Я влюблен в вас. Нет, чушь, — Гончаров, отбросив стул, вскочил и заложил руки за спину, точно боясь, что он их вот-вот пустит в ход, — назвать то, что я чувствую, влюбленностью глупо. Я и юношей просто так не влюблялся.

— Как же вы влюблялись? — голос Оли стал бархатным. И она подумала о том, что жаль, что Слава не видит сейчас эту сцену, не видит, как переживает из-за нее неординарный мужчина. И еще ей очень хотелось помучить самодовольного Гончарова.

— Странно я влюбляюсь. Прежде всего, я презираю свой объект. Я ставлю ее, то есть женщину, ниже себя. У нее, извините, две ноги и кое-что между ними, вот, собственно, туда мне и нужно попасть; еще я убеждаю себя в том, что эмоциональная сторона ничего не значит для меня и я могу пойти на любую ложь, чтобы завоевать женщину.

— Браво! Браво! — громко захлопала в ладоши Оля. — Но именно так, пусть неосознанно, поступает большинство зрелых мужчин.

— А женщины прикидываются, что верят…

— Может быть, и прикидываются, — тихо возразила Оля, — но я, например, всегда верила. Во всяком случае, вначале… Но не все женщины — это я, как не все мужчины — это вы.