Терроризм в российском освободительном движении: идеология, этика, психология (вторая половина XIX — начало XX в.)

Таким образом, если в партийных кругах и были какие-либо сомнения относительно целесообразности террора, то убийство Плеве их окончательно рассеяло. Политика правительства действительно изменилась, на смену реакционеру Плеве пришел склонный искать компромисса с обществом П.Д.Святополк-Мирский. Начавшиеся попытки либерализации режима на фоне военных неудач и внутреннего кризиса вылились в массовое насилие 1905 года, начатое правительством 9 января. Мысль о том, что революция, собственно, началась осенью 1904 года, а толчком к ней послужило убийство Плеве, высказывалась еще в дореволюционной российской публицистике. Автор фундаментального труда о русской революции 1905—1907 годов американский историк А.Ашер, на мой взгляд, вполне справедливо расценивает период со времени убийства Плеве до 9 января как первую фазу революции[367].

Летом 1905 года в прокламации «Народная революция», изданной ЦК ПСР не без оснований говорилось, что убийство Плеве было после долгого затишья «первое историческое касание раскаленной проволоки революции. Оно знаменовало, что дверь, задержавшая победный ход революционной воли, взорвана усилиями социалистов-революционеров и что туго натянутые нити бессмысленной, продажной, развращенной бюрократии лопнули навсегда, безвозвратно». В прокламации убийство Плеве называлось «вторым приговором» — первый «был вынесен и приведен в исполнение партией «Народной воли», 1-го марта 1881 г.»[368]

Итак, то, что не сработало в 1881-м, получилось в 1904-м. Путь, указанный народовольцами, не оказался дорогой в тупик. Террористическая тактика доказала свою эффективность при определенных исторических условиях и обстоятельствах. Другая проблема, которая стояла перед идеологами терроризма — нравственное его оправдание.

2. Бомба и нравственность

Вопрос о нравственном оправдании политических убийств был поставлен в первой же программной статье Чернова о терроризме в «Революционной России». «Самый характер террористической борьбы, связанный прежде всего с пролитием крови, таков, — писал главный идеолог эсеров, — что все мы рады ухватиться за всякий аргумент, который избавил бы нас от проклятой обязанности менять оружие животворящего слова на смертельное оружие битв. Но мы не всегда вольны в выборе средств»[369].

Чернов исходил из неизбежности революционного насилия для изменения существующего строя. В этом случае террористическая борьба потребует меньше жертв, чем массовая революция. «Во время кровавых революций отнимается жизней еще больше, чем во время террористических актов». Причем «отнимаются жизни» рабочих и крестьян, переодетых в солдатские мундиры. «Неужели жизнь их с нравственной точки зрения менее священна, чем жизнь таких зверей в образе человеческом, как Сипягины, Клейгельсы и Плеве?»

Нарисовав ужасающую картину положения трудящихся в «стране рабства», которая, при всех преувеличениях и обычной для революционной литературы экзальтации во многом соответствовала действительности, Чернов патетически заявлял: «в этой стране, согласно нашей нравственности, мы не только имеем нравственное право — нет, более того, мы нравственно обязаны положить на одну чашку весов — все это море человеческого страдания, а на другую — покой, безопасность, самую жизнь его виновников».

Что же понималось под «нашей», т.е. революционной, нравственностью? Абсолютные нравственные ценности, или «нравственность не от мира сего», отрицались: «Не человек для субботы, а суббота для человека». В общем, оправдывался хорошо известный тезис о цели, которая извиняет средства. Как обычно в таких случаях, цель была высокой, а риторика настолько выспренной, что переходила в полную безвкусицу и пошлость. «Нет, наша нравственность — земная, она есть учение о том, как в нашей нынешней жизни идти к завоеванию лучшего будущего для всего человечества, через школу суровой борьбы и труда, по усеянным терниям тропинкам, по скалистым крутизнам и лесным чащам, где нас подстерегают и дикие звери и ядовитые гады»[370].

Знал бы певец террора, какой «ядовитый гад» возглавит носителя и защитника революционной нравственности — Боевую организацию! Теперь, по прошествии без малого столетия, понятно, что нравственный релятивизм, оправдываемый высокими целями, вещь чрезвычайно опасная; тем более когда речь идет о терроре. Принцип целесообразности, который применяют, решая, убивать или нет, очень быстро приводит к потере всяких принципов и нравственному разложению. Все это в общем было понятно и современникам русских террористов. Непонятно было другое: как иначе противостоять правительственному насилию? Чем ответить на избиение студентов, порку рабочих демонстрантов, выстрелы в толпу в Батуми и Златоусте, невмешательство властей во время еврейского погрома в Кишиневе?