Тесей. Царь должен умереть. Бык из моря

Я знал, что это она, хотя не мог различить лица: по посадке на горном коньке, гордому развороту плеч, наклону легкого дротика. Из-под крохотной шапочки выбивались светлые волосы, которые теребил легкий ветерок. Перед нею на спине коня лежал убитый олень; уздечку украшали серебряные диски, звеневшие и сверкавшие при каждом движении ее коня. На гладкой земле, завидев дом, конь сорвался в галоп – она летела ко мне, словно птица, несомая ветром. Девушки побежали принять добычу; теперь я увидел ее раскрасневшееся лицо, а наездницы, следовавшие за ней, уже повествовали о том, как сложилась охота.

Она соскочила со спины коня, на котором не было седла, и погладила его, прежде чем животное увели. Девушки начали свежевать и разделывать добычу, отложив в сторону священную долю богов. Они работали уверенно, словно сильные молодые люди, их не смущал вид окровавленных внутренностей, и чувством бойца я понял: передо мной воительницы. Но я мог бы смотреть на них вечно, забыв и про жизнь и про смерть.

Бросив потроха псам, они омыли руки в ручье, предоставив стряпухам жарить мясо; сами же понесли жертвенную часть к алтарю. Приношение совершала она, их предводительница, как я уже знал.

Поднялся густой дым. Она подошла к краю обрыва и принялась молиться, воздев руки к небу. Я глядел на нее, и сила моя обращалась в воду, и горло мое перехватывало словно от слез. Она была так юна, и все же какой-то бог уже прикоснулся к ней. Я видел ее, открытую лишь беседующей с ней богине, далекую от мужей или жен, что топчут землю под солнцем. И я подумал: «Она более чем царица. Она понимает согласие, пронизывающее истинное жертвоприношение. В глазах ее видна царская участь».

Тенью, сном казалась теперь мне вся жизнь моя; темным порогом чрева, о котором дитя забывает, увидев свет и вдохнув. В сердце моем я сказал себе: «Зачем я пришел сюда? Чтобы перебить ее родичей и захватить ее, подобно обычной пленнице? Должно быть, Пелея Голубка лишила меня ума. Но лицо это вернуло мне рассудок. Я отошлю домой своих воинов; я не стану мстить за погибшего спутника. Хорошо, если двое или трое последуют за мной из любви; если же нет, пусть будет так. Здесь, в горах, ноги и копье прокормят меня, и однажды я встречу ее в одиночестве. Тогда она придет ко мне, потому что этого хочет бог. Ведь я охвачен ниспосланным с неба огнем, словно лес после удара молнии. От кого еще можно терпеть такое, как не от бога?»

Завершив молитву, она отвернулась от света низкого солнца, уже опускавшегося в море. Одна из охотниц подошла к ней; они пошли вместе, разговаривая словно подруги. Мне показалось, что это и есть та девушка, которую она избавила от Пиленора. На Крите я слыхал, что амазонки связаны друг с другом любовью; некоторые говорят, что они приносят обеты на всю свою жизнь. Но это меня не смущало. Я думал лишь об одном: «Теперь наши судьбы соединились; как я рожден для нее, так и она для меня».

Вечерний свет побагровел, словно начищенная красная медь; внизу в долине уже сгущался сумрак. Огонь в очаге сразу показался ярче, языки его плясали среди камней. Кто-то принес к алтарю пропитанный смолой трут, пламя вспыхнуло ясным огнем.

Я услышал негромкий звон систра.[124] Пять или шесть дев, взяв музыкальные инструменты, устроились на траве. У них были маленькие барабанчики, флейты и кимвалы. Поначалу негромко, нащупывая мелодию, они начали петь и играть. Остальные окружили их широким кольцом.

Ритм и напев становились громче. Музыка звала к пляске; зажигательная, пульсирующая мелодия, без конца повторявшаяся и с каждым разом набиравшая все больше огня. Она грохотала в моих ушах, я понимал, что наступает пора священных и тайных вещей, но, покоряясь судьбе, лежал на камнях.

С места вскочила одна из дев. Она сорвала свою тунику из желтой оленьей кожи и осталась полунагой в красном зареве заката и отсветах костра. Она была юна, нежные очертания еще незрелой ее груди светились полированным золотом. Лицо девушки сделалось строгим – почти что суровым, – но ясным. Она протянула вперед обе руки, и в них вложили острые кинжалы, еще блестевшие свежезаточенными кромками. Протянув руки к громовому камню, она пустилась в пляску.

Начинала она неторопливо, и руки сплетали в воздухе какие-то знаки, а потом закружилась быстрее и вдруг, широко раскинув руки, обратным движением погрузила острия клинков в свою грудь.

Дыхание, шипя, вырвалось из моего горла. Но лицо девы не переменилось. Она чуть нахмурилась, когда наконечники пронзили кожу, но потом обрела прежний строгий покой. Она извлекла кинжалы – я рассчитывал увидеть поток крови, но кожа ее оставалась гладкой и чистой. В такт ритму она вновь и вновь поднимала руки, пронзая грудь, шею и плечи. Трепет овладел мною, я зажимал рот рукою. Кожа ее напоминала полированную слоновую кость, прежде чем к ней прикоснется резчик. Пульсировали барабаны, напев поднимался все выше.