Тесей. Царь должен умереть. Бык из моря

Тропа миновала источник, из которого вытекал ручей – они здесь останавливались попить, – и повела дальше через заросли мирта, дуба и грецкого ореха; наконец деревья поредели, перемежаясь кустами зреющей ежевики. Небо проглядывало между ветвями все чаще и наконец широко открылось; здесь росли земляничное дерево, береза и крохотные горные цветы. Я услыхал пение жаворонка, но к голосу его примешивалось еще что-то. Птица смолкла, и я услыхал девичий смех.

Сердце мое сперва остановилось, а потом заколотилось, едва ли не удушив меня. Знаком я велел всем молчать, но жаворонок слушаться не желал, и мне пришлось дожидаться, пока стихнет бездумная его радость. Наконец он нырнул к земле, и я отчетливо услыхал голос вдали. Перед нами над короткой травой поднимались редкие стройные осины. Тропинка вилась между деревьев; к одному из них был привязан пучок голубых шерстяных нитей. Поежившись, я подумал, что место это было священным и вход в него воспрещен. Но повернуть назад я не мог, как не в силах остановиться дитя на пути из материнского чрева.

Впереди от скалы выдавалась огромная груда валунов, каждый величиной с амбар. Тропа огибала ее. За камнями слышались голоса; конечно же, они выставили и стражу. Я дал знак, чтобы люди остановились, и чуть спустился вниз по склону, поросшему редким утесником. Пробравшись сквозь кусты, я оказался у гребня и поглядел вниз.

Внизу, чуть в стороне, оказался широкий карниз с углублением в нем. Словно сидящая скала, сложившая на коленях свои каменные руки. Высоко вздымалась ее голова, каменная грудь выступала вперед, ниже колен обрывалась отвесная пропасть. За краем ее простирался лишь воздух, реяли орлы да вдали виднелось море. На самой кромке находился алтарь, тесанный из грубого камня, возле него поднимался столп, увенчанный изображением чего-то вроде кораблика ущербной луны. Поверхность его показалась мне странной: блестящей и грубой, словно спеченый шлак. Я видел однажды похожий в другом святилище, но там он был меньше кулака, здесь же – едва ли не превышал размерами человека. Это был могущественный громовой камень, явно оплавленный и обожженный жаром молнии; странные руды его теперь блестели под косыми лучами солнца. Дым поднимался вверх с алтаря, в воздухе пахло благовонными смолами. Тут я понял, что передо мной святилище той, на которую не дозволено смотреть мужам. А на траве в лощинке сидят хранительницы алтаря.

Теперь они были одеты в мягкую выделанную кожу; туники, вышитые понизу или украшенные бахромой, скифские брюки в обтяжку. Одежды их блистали яркими чистыми красками, словно ягоды или самоцветы; сверкали золотые и серебряные пряжки. Я словно бы встретил юных князей, собравшихся после охоты выпить вина и послушать сказителя.

Они переговаривались, привольно лежа под вечерним солнцем, или чинили свое снаряжение. Одна оперяла стрелы, рядом с ней лежала кучка перьев и тростника; другие смазывали маслом свои луки и дротики; еще одна, обнажившись до пояса, зашивала свою тунику, а девушка, сидевшая возле нее, о чем-то увлеченно повествовала, размахивая руками. Позади них у скалы располагались крытые соломой невысокие, сложенные из камня хижины и деревянная конюшня. В каменном очаге горел огонь, и какие-то одетые в женское платье девицы прилаживали вертел. Глаз мой миновал все это не останавливаясь, но искал он напрасно.

Никто не показывался в открытых дверях; ее не было там. И все же я не стал думать, что теперь делать. Судьба охватила меня крепкими, как сама смерть, пальцами. Она завела меня в такую даль не затем, чтобы бросить.

Я махнул своим людям, давая им знак быть наготове и ждать. А сам пристроился за кустом утесника, припав своей грудью к груди горы, вдыхая воздух ее дома, слушая дующий над ним ветерок и гул повседневной жизни. Одна из дев взяла лиру и запела. Древний этот напев я слышал у себя дома, его пели арфисты берегового народа. Язык, на котором он сложен, я знаю отлично; известен он и кое-кому из моих людей.

«Если и она знает его, – подумал я, – значит мы сумеем поговорить».

Вверху на скале застыла дозорная – черная фигурка на фоне белого облака, – в руке два дротика, на боку щит полумесяцем. Она подняла его, салютуя кому-то, и я услыхал охотничий рог. Я ждал. Птичьи крики, шелест листвы резали меня острой бронзой. Я услышал звонкий топот копыт о камень, сменившийся глухим стуком по траве. Я молился не знаю какому богу.

Через дальний гребень текла свора гончих собак, мохнатых и белых, как простокваша. Псы бросились к девам, принявшимся ласкать их, играть и смеяться. Все они повскакивали на ноги, как домочадцы, ожидающие господина.

С гребня вниз уже ехали всадницы, и она была первой.