Тесей. Царь должен умереть. Бык из моря

Я направился к ней, стройной и сильной, как дикий зверь – пантера, сокол, косуля. Серьезный и гордый взгляд ее остановился на павшей плясунье: ей случалось видеть подобное зрелище и прежде. Сердце мое сказало: «Ни слез, ни вздохов. Она не поймет труса».

Она медленно отвечала на языке берегового народа:

– У нас нет глашатая.

– У нас тоже, – отвечал я. – И пусть Гермес, вестник богов, станет между нами. Я – Тесей, царь Афинский, сын Эгея, сына Пандиона.

Она поглядела внимательнее: похоже, имя мое донеслось и сюда. Арфисты знают других арфистов, так и воины слышат о самых искусных. Она обернулась к своему войску, пересказывая услышанное; они вытягивали шеи, чтобы посмотреть, и переговаривались. Но потом она снова оглянулась на меня и, подыскивая слова, свела к переносью четкие брови. Язык она знала хуже меня и медленнее складывала фразы.

– Здесь нет мужей и нет мужских богов. – Она повела кругом рукой и назвала странное для слуха имя, словно бы оно все объясняло. Подумав, добавила: – Девичий утес.

Я спросил:

– А ты кто?

Прикоснувшись к груди, она проговорила:

– Ипполита, владычица дев, царь. – И гордо вздернула голову.

Сердце мое устремилось к ней. Но я сказал только:

– Хорошо. Значит, мы вдвоем можем переговорить. Я пришел сюда с миром.

Она гневно тряхнула головой, явно желая сказать мне: «Лжец!»

Пальцы ее нетерпеливо прищелкнули, она снова не могла отыскать слово. Наконец, указав на нас, она воскликнула:

– Вы – пираты! – И войско за спиной ее повторило слово на собственном языке.

«Да, – подумал я, – и она помнит меня».

– С миром, – повторил я. – Покуда я жив, я не солгу тебе. – Я попытался заглянуть в ее глаза. – Да, мы пираты, но лишь развлечения ради, а не потому, что добываем разбоем пропитание. Я царь в Афинах, Элевсине и Мегаре до самого конца Истма, Крит платит мне дань. Сожалею о нашей нескромности на берегу, но мы в этих краях чужие, и мужи долго пробыли в море. Впрочем, вы взыскали кровью достаточную цену. Пусть теперь настанут мир и дружба.

– Дружба? – Она словно не верила словам чужого языка, слыша в них безумие.

Одна из дев позади нее разразилась бешеным хохотом. Опустив топор на плечи коню, царица постаралась сложить слова чужого языка и отвела назад сверкающие волосы, прикрывавшие пальцы.

– Это место, – проговорила она, складывая слово к слову, – священно. – Ее жест придал речи еще большее значение. – Мужам не приходить сюда. А вы… вы видели тайное. За это положена смерть… всегда. И мы, девы, убьем вас. Таков наш закон.

Глаза ее встретились с моими: серая влага, серые облака, они говорили без слов, что, возможно, и нас скоро ждет смерть. Обернувшись, она указала на святилище:

– Все мы в ее руке.

Она набрала воздуха в грудь, чтобы испустить боевой клич, и я вскричал:

– Подожди!

– Нет! Богиня разгневана. – Но рука ее остановила коня.

– Ипполита. – Имя это пахло вином и медом. – Мои люди не могли прогневать ее. Смотрел только я один – кроме меня, никого наверху не было. Они не могли видеть и ничего не сделали. – Я говорил медленно, стараясь, чтобы она уловила смысл. – А потому отвечу за себя самого. Ты понимаешь меня? Пусть будем только ты и я, рука против руки, царь против царя. Я вызываю тебя на поединок, царица дев. Таков наш долг перед теми, кто почитает нас.

Она поняла. Дело действительно следовало уладить между царями. Насколько я понял, она согласилась с этим, хотя у них не было такого обычая. На лице ее не было страха – только недоумение и сомнение. Конь ее дернул головой, тихо зазвенели серебряные диски. Я подумал: «Она слышит голос своей судьбы».

Вверх по склону поднялась дева с мечом. Та самая отставшая пловчиха, которую спасла Ипполита: высокая, сильная, синие ввалившиеся глаза еще туманил оставивший ее транс – последняя рана в руке кровоточила. Ипполита склонилась к ране, обе заговорили. Высокая дева нахмурилась.

– Иди же сюда, Ипполита, – сказал я. – И пусть боги рассудят. Царь не отказывает царю.

Мрак сгущался, но для моих глаз лицо ее светилось собственным светом. Она была юна и, как подобает в юности, горда и отважна. Честь, гордость искушали ее, и не только они.

– Если я погибну, – проговорила она, – обещаешь ли ты оставить священное место и дев? Ты уйдешь отсюда?

Сердце заколотилось в моей груди.

– Клянусь в этом. Присягнут и мои воины.

Они собрались послушать; раненые опирались на невредимых, некоторые отсутствовали, все согласно бурчали: с них было довольно.

– Никакой мести, – проговорил я, – кто бы ни пал. Пусть наши люди разойдутся с миром. Если я погибну, похороните меня на этой горе, у тропы, уходящей к морю. Но если меня ждет победа, ты будешь моей.

Поглядев на меня, она медленно проговорила:

– Как это – твоей?

Я кивнул и, чтобы убедиться в том, что она понимает меня, постарался выбрать самые простые слова: