Тесей. Царь должен умереть. Бык из моря

Она снова заплела свои волосы в толстую косу – амазонки распускают ее лишь для пляски; надо лбом мягкие пряди вились как у ребенка. Когда она склонилась над мечом, коса упала вперед. Она дернула за нее – так я впервые увидел ее привычный жест – и поглядела на меня круглыми глазами, явно опасаясь подвоха.

– Ну что ты? – проговорил я. – И я выполняю свое обещание. А причину я тебе уже объяснил.

Так я и оставил ее – сидящей с мечом на коленях, рассматривающей рисунок на клинке и теребящей себя за волосы.

Пока я расставлял стражу, мой слуга подошел ко мне и спросил, сходит ли эта девушка за водой, чтобы умыть меня, – словно бы имел дело с обычной пленницей. Я велел ему и не думать об этом и самому отнести ей горячей воды. Сам же вымылся у источника. Люди посматривали на меня и переглядывались. Если я не проведу ночь рядом с ней, они решат, что я потерял голову или перепугался.

Через какое-то время я постучал в дверь и открыл ее. Она оставила лампу горящей, и я увидел, как нагая рука, опустившаяся с ложа, скользнула к мечу и схватила его. Она осталась в полотняной рубахе – верхние вещи висели на спинке кровати. Она доверилась мне, но понять не могла, почему я вернулся. Руки ее напряглись, глаза сузились. Встретить смерть она намеревалась, прихватив с собой за Реку и врага, как и следует воину. Тем больше чести ей подобает, подумалось мне.

– Это всего лишь я, – проговорил я. – Почему ты не спишь? Прошедший день был утомительным. Я лягу здесь, возле двери, чтобы не забрел кто-нибудь из воинов.

Тени окружили ее ясные глаза: судьба в тот день чересчур спешила. Оторванная ото всех, кого знала, от своих подруг, она осталась только со мной.

– Пусть меч побудет у тебя до утра, – сказал я. – У меня есть копье.

Я стянул кожаную куртку и потянулся к лампе, чтобы погасить ее. Тут она заговорила, негромкое глухое бормотание ничуть не напоминало чистый голос перед битвой. Я подошел к ней, но она поглядела на меня глазами дикой кошки, забившейся в расселину в скале, и мне пришлось остановиться.

– Что ты говоришь? – спросил я тогда. – Я не слышу тебя.

Тут она высунула руку и показала на мою ногу, которой я не успел заняться.

– Умой! – сказала она и ткнула большим пальцем в сторону земли. – Плохо, плохо.

Я ответил, что рана засохла и завтра я омою ее в море, но она указала на кувшин с вином и сказала:

– Хорошо!

Должно быть, язык берегового народа стал ускользать у нее из памяти после дневных испытаний.

«Бедная девочка, – подумал я, – все знают, какая участь ждет пленницу, когда умирает захвативший ее воин». Чтобы она успокоилась, я плеснул на рану вина, хотя она засаднила и вновь начала кровоточить.

– Видишь, – проговорил я, – все чисто.

Оторвав голову от домотканой подушки, она что-то пробормотала.

– Спокойной ночи, Ипполита. Ты – моя почетная гостья, священная перед богами. Да благословят они твой сон.

Я постоял мгновение, желая только погладить ее по голове. Должно быть, на ощупь легкие волосы ее покажутся детскими… Но она могла испугаться; поэтому я улыбнулся и вновь повернулся к лампе. Когда я отошел, из-под одеяла послышалось ворчливое «спокойной ночи».

Сердце мое полнилось счастьем, блохи докучали телу, и я не мог уснуть. Грезилась мне, конечно, будущая любовь, но и эти мгновения казались драгоценными. Должно быть, какой-то бог предупредил меня о том, что времени терять нельзя.

Снаружи располагалась утоптанная деревенская площадь. Часовые развели там костер и поддерживали его всю ночь. Свет его проникал внутрь сквозь дверные щели и крохотное окошко, почти такой же яркий, как в только что погашенной лампе. Она повернулась на бок, поймала на себе мой взгляд и легла на другой бок. Наконец усталая юная девушка начала задремывать, а скоро и глубоко уснула. Убаюканный ее ровным дыханием, я и сам вскоре ощутил дремоту. Сегодняшний подъем был долгим – через леса и по склону горы.

Я проснулся от шуршания в тонкой плетеной стенке, обмазанной глиной. Ненавижу крыс: они доделывают на побоище то, с чем не справились стервятники и псы. Малейший скрежет их зубов пробуждает меня. Сторожевые костры потускнели и побагровели, недалеко было уже до рассвета. Сонный, я решил: «Ну ее, все равно моя собака осталась в Афинах».

Тут от стены возле постели Ипполиты отвалился кусок глины, открывая дыру, из которой появилась рука.

Сперва я подумал, что это один из моих людей набрался наглости и провертел себе дырку, чтобы подсматривать, а потому потянулся к копью. Но, разглядев ладонь, я заметил, что она не мужская, увидел и рукав из вышитой кожи. Опустившись, рука прикоснулась к ее плечу. Тут я притих и принялся глядеть сквозь прищуренные веки.

Она проснулась, охнув и вздрогнув, – оттого, что забыла, где находится. А потом увидела руку и повернулась ко мне, чтобы проверить, вижу ли я. Мне удалось вовремя прикинуться спящим. Она взяла ладонь подруги в обе руки и прижала к щеке. Юная потерявшаяся дикарка скрючилась у стены, тусклый отблеск костра бросал тень на ее горло. И все же она скорее утешала, чем принимала утешение.