Тесей. Царь должен умереть. Бык из моря

– Он сказал мне, что там была и его жена и ее ценили выше. Мне бы хотелось встретиться с ней. Но он сказал, что должен сперва заручиться твоим разрешением.

– Он уже получил его, – отвечал я, думая о том, насколько же переменились времена, раз люди готовы вести своих жен под кров моего дворца.

Было ясно, что Аминтор все обдумал. Я послал за ним.

– Она родила мальчика, владыка, успокоилась. По-моему, в основном она счастлива – ну а совершенство оставим богам. Она знает, что я это понимаю, но Бычий двор забыть нельзя.

– Чему тут удивляться, я тоже не забуду ее обратный соскок из стойки на кончиках пальцев. Прямо как в песне.

– Была такая песня, – согласился Аминтор, и мы дружно напели мелодию.

– Теперь она, наверно, слишком выросла, – заметил я. – Мы вовремя вернулись оттуда.

– Однажды я застал ее плачущей по тем временам. Но после рождения ребенка этого не повторялось.

– Пусть привозит его с собой, но захочет ли она сюда?

– Захочет? Да она твердит мне об этом за столом и в постели. Ты, конечно, понимаешь, владыка: после того как ты привез сюда свою госпожу, все мы, прошедшие через арену, отдадим за нее свои жизни.

Так Хриса вернулась из Элевсина. Теперь она стала высокой и полногрудой эллинской красавицей; по-моему, все, кроме нее, успели забыть бесстрашное золотое дитя критских песен. Она любила Аминтора. Но некогда князья закладывали ради нее запряжку коней или загородный дом; знатные юноши, рискуя головами, подкупали стражу, чтобы передать ей стихи о безнадежной любви; она слыхала рев десяти тысяч глоток, взмывая над остриями рогов. И, должно быть, кое о чем тосковала среди домашних женщин, с их вечными разговорами о няньках, детях и тряпках, с их сплетнями о мужчинах.

Они с Ипполитой подружились с первого взгляда, не желая скрывать взаимной симпатии. Вечерами они рассказывали друг другу о Крите и о Понте или смеялись, глядя, как мальчуган прыгает через скамеечку для ног, заменявшую ему быка. Мир и порядок осенили весьма нуждавшуюся в них женскую половину дома. Люди уже заговорили, что амазонка-то, при всех ее странностях, заставила царя Тесея остепениться.

Но я знал, что князья, видя ее сидящей возле меня, думали больше, чем осмеливались сказать. Они понимали, что брак мой теперь откладывается, опасались, что раздоры окажутся отложенными до моей свадьбы, и хотели, чтобы союз с Критом был закреплен. Потом, они еще не забыли Медею, колдунью и жрицу Матери, замышлявшую вернуть назад старую веру и покончить с правлением мужчин. Теперь к ним явилась еще одна жрица богини, по слухам так же умевшая ворожить. И то, что Ипполита ничего от них не хотела – кроме свободы на горах и в лесах и меня самого, – не умягчало их души и не успокаивало опасений.

Так миновала зима. Мы устроили большую волчью охоту на горе Ликабетт; следы на свежевыпавшем снегу привели нас к их логову в скалах за кромкой соснового леса. Схватка вышла отчаянной, мы положили много волков; смеясь, мы показывали друг другу, что ее сука и мой пес сражаются рядом, как и мы сами. В куртке из шкурок рыжих ягнят, в алой шапочке и сапожках, разрумянившаяся Ипполита казалась на белом холодном снегу птичкой из теплых краев. Она всегда любила снег.

На эту охоту и на пир после нее я пригласил всех молодых людей, бывших со мной на Крите, и тех из девушек, кто согласился приехать. Первой среди них оказалась Хриса – постройневшая и окрепшая от бега и верховой езды; приехали еще двое, служившие Артемиде в святилище над Элевсином. Ну а Фиву и Пилию приглашать было поздно.

А потом я разослал слово о том, что всякому побывавшему на Бычьем дворе будут рады в моем доме. Я всегда охотно принимал их, но не имел времени на розыски – из-за своих частых отлучек, войн и иных царских дел. Но теперь я начал встречаться не только с теми, что отплыли со мной из Афин. Этих юношей и девушек из всех земель, плативших дань царю Миносу, я повел к свободе в день гибели Лабиринта. Они приплывали ко мне с Киклад, двенадцати островов Азии, из Финикии, с Родоса, Кипра и самого Крита. Некоторые приезжали выгоды ради; другие – поблагодарить за жизнь и свободу; некоторые, которых я числил среди лучших по мастерству и отваге, приплывали просто из неугомонности нрава: печать Бычьего двора никак не сходила с них.