Тесей

Тогда она головню полыхавшую тотчас вынула вон из огня и струей воды окатила из кувшина обильно. Много лет полено потом в потаенном месте лежало и сберегалось, словно святыня, ведь оно сохраняло жизнь милого сына!

Вот драгоценное извлекла мать полено и служанкам велела лучинок и щепок в кучу пепла сложить; потом сама же в очаге раздула враждебное пламя. В ярко запылавшее пламя древесный обрубок пыталась Алфея четырежды бросить, и бросить все не могла: в ней, как предвидела Мойра Лахесис, мать с сестрой ожесточенно боролись, — в разные стороны, врозь, влекут два имени сердце Алфеи. Щеки царицы бледнели не раз, ужасаясь такому злодейству, и очи ее краснели не раз, распаленным окрашенные гневом. И выражало лицо ее то будто угрозу, в которой страшное чудилось, то возбуждало как будто бы жалость. Только лишь слезы ее высыхали от гневного пыла, новые слезы тут же по щекам начинали струиться. Так судно, которое гонит ветер попутный, а тут же влечет супротивное ветру теченье, чует две силы зараз и, колеблясь, обеим покорно. Так вот и Фестия дочь, в нерешительных чувствах блуждая, то отлагает свой гнев на сына, то, едва отложив, опять воскрешает. Преобладать начинает сестра над матерью все же, — и чтобы кровью смягчить по крови родные ей тени, благочестиво творит нечестивое. Лишь разгорелся злосчастный огонь:

— Моя да истлеет утроба!

Так мать сквозь слезы воскликнула и дрожащей рукой опять роковое подъемлет полено, но в последний момент опять остановилась в безнадежной тоске пред своей погребальною жертвой.

— О Эвмениды, тройные богини справедливых возмездий! Вы обратитесь лицом к заклинательным жертвам ужасным! Мщу и нечестье творю: искупить смерть только смертью должно! Неужели будет счастливец Ойней наслаждаться победой приемного сына? А Фестий несчастный будет мучиться и страдать? Нет, пусть лучше оба рыдают! Вы же, о тени моих двух родных братьев, помощь почуйте мою! Немалым деяньем сочтите жертву смертную, дар материнской утробы несчастный.

Алфея бросила в пламя полено и тут же выхватила так быстро, что загореться оно не успело. Словно, спохватившись, она горестно опять завопила:

— Горе! Куда я безумно влекусь? Простите же матери, братья! Руки не в силах свершить задуманное. Да, ненавистен мне смерти братьев виновник, но любимого сына не могу сама погубить. Тогда что ж…кары так и не будет ему? Он, живой, победитель, надменный самым успехом своим, Калидонскую примет державу? Вам же, братья мои — пеплом лежать, вы — навеки холодные безгласные тени? Нет, этого я не стерплю: пусть погибнет виновник проклятый; с собою пусть упованья отца, и царство, и родину сгубит!

Опять Алфея бросает головню в пламя и опять мгновенно выхватывает. Мать сестре не сдается, и она восклицает:

— Матери ль чувствовать так? Родителей где же обеты? Десятимесячный труд материнский, — иль мною забыт он? О, если б в пламени том тогда же сгорел ты младенцем! Это стерпела бы я!

Юная только обликом Мойра Атропа, а на самом деле самая из трех сестер Неизбежная, уже несколько раз брала ножницы, чтобы перерезать нить жизни Мелеагра в Полотне Судеб, и всякий раз из-за колебаний Алфеи откладывала их в сторону. Сестра Атропос Ткачиха Лахесис знала, что Алфея должна сжечь древесный пенек, но опасалась, как всегда, вмешательства Тюхе, которое даже ее матерь Необходимость никогда не могла предвидеть. Действительно богиня случая вмешалась, но на этот раз она помогла дщерям Ананке. Мелеагр шел мимо дома в обнимку с Аталантой, и Тюхе, ничего не замышляя, случайно направила их дому.

Когда Алфея увидела в окно как к дому приближался веселый Мелеагр, обнимавший единственную деву, участвовавшую в охоте, ненависть к сыну вспыхнула с удвоенной силой. Глядя на юную охотницу, она вспомнила о своей невестке Клеопатре, которую успела полюбить как дочь. Вспомнила и о многочисленных изменах Ойнея, и теперь сестра с помощью жены окончательно мать победила:

— В живых ты не останешься — моим попеченьем ныне умрешь по заслугам своим: поделом тебе и награда. Данную дважды тебе — рожденьем и той головнею — Душу верни или дай мне с братскими тенями слиться. Жажду отмщения, в самой же нет сил. Что ж делать? То братские раны перед очами стоят, двойного убийства жестокого образ, то сокрушаюсь душой, материнскою мучась любовью. Горе мне! Победа ужасна, но все ж побеждайте, о любимые братья! Лишь бы и мне, даровав утешение вам, потом самой удалиться в гостеприимные домы Аида, не задерживаясь здесь, следом за вами!

Сказав так, дрожащей рукой, отвернувшись, в самое пламя она головню роковую метнула. И застонало — иль ей показалось, что вдруг застонало, — и дерево роковое, и жадное пламя.

233. Смерть Мелеагра