Тэсс из рода д'Эрбервиллей. Джуд Незаметный

Он почувствовал облегчение, когда вошла компаньонка, сиделка его бабки. Должно быть, она подслушивала их разговор, так как сразу завела речь о прошлом и принялась описывать Сью Брайдхед, какой та запечатлелась в ее памяти. Она рассказала, что Сью была странной девочкой уже в то время, когда училась в деревенской школе, что стоит напротив через лужайку, — это было еще до переезда отца ее в Лондон; как она, самая маленькая из детей, выходила на сцену, когда викарий устраивал чтения и декламации, «в туфельках и белом платьице с розовым кушаком» и декламировала «Excelsior», «Ночь слушала веселья звуки» и «Ворона» Эдгара По^{167}; как во время чтения она хмурила бровки и, поводя вокруг трагическим взглядом, бросала в пустоту, словно обращаясь к кому-то живому:

О зловещий, древний Ворон, там, где мрак Плутон простер,
Как ты гордо назывался там, где мрак Плутон простер?[17]

— Она так читала про этого мерзкого ворона, что казалось, будто он стоит у тебя перед глазами, — не скрывая отвращения, вставила больная. — И ты, Джуд, тоже был горазд в детстве на такие штуки — будто тебе привиделось что.

Соседка рассказала и о других достоинствах Сью:

— Она была не то чтобы сорванец, но иной раз вытворяла такое, что впору только мальчишкам. Я сама видела, как она и еще двадцать ребят гуськом летели вниз с ледяной горы прямо к пруду, а потом без передышки вверх на другой берег. Их фигурки на фоне неба были как нарисованные на стекле, а у нее только кудряшки развевались. И все — мальчишки, она одна девчонка. А потом они кричали ей «ура», а она сказала: «Не приставайте!» — и вдруг убежала домой. Они хотели выманить ее снова на улицу, но она не вышла.

Эти разговоры лишь еще сильнее растравили душевную рану Джуда — ведь ему нельзя было домогаться любви Сью, — и он с тяжелым сердцем покинул дом бабки. Его так и подмывало заглянуть в школу — посмотреть комнату, где когда-то отличилась маленькая Сью, но он смирил в себе это желание и прошел мимо.

Был воскресный вечер, крестьяне, знавшие его по той поре, что он жил здесь, стояли кучкой, разодетые в свои праздничные костюмы. Джуд вздрогнул, когда один из них заговорил с ним:

— Так, стало быть, вы все-таки попали туда!

Лицо Джуда выразило недоумение.

— Ну, в этот центр науки, «Город Света», про который вы любили толковать нам мальчонкой. Он что же, такой, как вы думали?

— Даже лучше! — воскликнул Джуд.

— Как-то раз и мне довелось побыть там с часок, только ничего особенного я там не углядел. Дома — старые развалюхи, не то церкви, не то богадельни, да и жизни никакой нету.

— Вы не правы, Джон, там больше жизни, чем может заметить глаз прохожего. Это единственный в своем роде центр мысли и религии, сокровищница культуры, источник духовных сил страны. Эта тишина и отсутствие суеты — на самом деле покой вечного движения или, если заимствовать сравнение у известного писателя — кажущаяся неподвижность быстро вращающегося волчка.

— Что ж, может, все это так, а может, и нет. Только я говорю, ничего я такого не заметил за тот час или два, что я пробыл там. Ну, что я тогда — зашел, спросил кружку пива, булку за пенни да полпорции сыру, посидел немного, а там и домой идти пора. Вы-то небось уж поступили в какой-нибудь колледж?

— Где там! — ответил Джуд. — Колледж для меня сейчас почти так же недосягаем, как и прежде.

— Это как же так?

Джуд похлопал себя по карману.

— Так мы и думали! Эти места не про таких, как вы, а про тех, кто с толстым карманом.

— А вот в этом вы ошибаетесь! — с горечью возразил Джуд. — Они именно для таких, как я!

Однако этого замечания было достаточно, чтобы отвлечь внимание Джуда от мира грез, в котором он последнее время витал и где некая абстрактная личность, более или менее тождественная с ним самим, возносилась в высокую сферу искусства и науки, уверенная в том, что призвана занять место в раю ученых. Он решил пересмотреть свои планы в трезвом свете дня. Не так давно он почувствовал, что не управляется с греческим — в особенности с языком драматических произведений — так, как ему того бы хотелось. Порою он до того выматывался за день работы, что терял ясность мысли, необходимую для серьезных занятий. Ему не хватало наставника, близкого друга, который в единый миг объяснил бы ему то, на что иногда у него уходил месяц утомительного рысканья по толстенным заумным книгам.

Настало время более трезво оценить создавшееся положение. В конце концов что толку отдавать все свое свободное время сомнительному труду, именуемому «самостоятельной учебой», не задумываясь над тем, сумеет ли он применить свои знания на практике?

«Мне следовало подумать об этом раньше, — размышлял он по дороге домой. — Не надо было браться за книги, не представив себе ясно, чего ты хочешь от этих занятий, к чему стремишься… Что толку слоняться под стенами колледжей, словно надеясь, что кто-нибудь протянет тебе руку и введет тебя внутрь! Надо как следует все разузнать!»