Тест на ДНК. С чего все начиналось? О наследственности, изменчивости и эволюции

Вышеизложенными соображениями определяется тот смысл, в котором я предполагаю употреблять слово «выдающийся». Когда я говорю о выдающемся человеке, я подразумеваю такого, который успел занять положение, достигаемое лишь 250 из целого миллиона людей, или, другими словами, одним человеком из 4000. Четыре тысячи – число очень крупное, и для людей, не привыкших иметь дело с большими собратьями единиц, трудно составить себе о нем ясное представление. В самую ясную звездную ночь число звезд, видимых одновременно невооруженным глазом, никогда не достигает четырех тысяч; а между тем мы считаем необычайным отличием для звезды, если про нее можно сказать, что она самая яркая из всех звезд небосклона. Необходимо помнить, что это самый низкий критерий из всех, употребляемых мною. В мой перечень родственников я не предполагал вводить ни одного имени, представляющего меньшую степень отличия (если же такие имена и попадутся, то я буду отделять их от остальных скобками).

Большинство тех, о ком я упоминаю, выбраны еще с гораздо большею строгостью: многие представляют отношение одного к миллиону; есть и такие имена, которых приходится не более одного на несколько миллионов. Говоря об этих последних, я употребляю выражение «знаменитый». Это люди, которых оплакивает вся интеллигенция данного народа, когда они умирают; люди, на долю которых достаются, или по крайней мере должны бы были доставаться, почести общественных похорон, и имена которых переходят к позднейшему потомству, как имена исторических личностей.

Я позволю себе прибавить здесь несколько слов о значении числа миллион, так как число это слишком велико, чтобы о нем можно было составить себе сразу ясное представление. Не мешает иметь какое-нибудь мерило, при посредстве которого легче было бы воспроизвести это число в своем воображении. Мой прием, избранный для этой цели будет понятен для тех, кто живал в Лондоне; вот он:

Однажды летом я провел послеобеденные часы в Буши-Парке, любуясь великолепным зрелищем аллеи этого парка из непрерывного ряда цветущих каштанов на целую милю в длину. В это время мне пришло в голову попробовать счесть кисти цветов, видневшиеся, при ярком солнечном свете, по одну сторону длинной аллеи. Я взял дерево средней величины и среднего изобилия цветов. И стал проводить поперек него воображаемые линии: сначала я разделил его пополам, потом на четыре части и продолжал деление до тех пор, пока не дошел до такой доли, которая, по незначительности своих размеров, позволяла мне сосчитать все заключавшиеся в ней цветы. Ту же операцию я произвел с тремя различными деревьями, и результат был приблизительно одинаковый: насколько я помню, три добытых мною таким образом числа относились одно к другому как девять, десять и одиннадцать. Тогда я сосчитал деревья аллеи и, помножив все эти числа между собою, получил около 100 000 кистей цветов. С тех пор каждый раз, как я слышу слово «миллион», я вспоминаю длинную перспективу аллеи в Буши-Парке с ее статными каштанами, покрытыми сверху донизу цветами, ярко выдающимися на солнечном свете, и представляю себе такую непрерывную цветочную полосу, продолженную на десять миль.