Тет-а-тет. Беседы с европейскими писателями

Именно по той причине, что я много писал о шестидесятых-семидесятых, времени, когда я сам был ребенком, подростком, многие считают, что я ностальгирую по тому времени, такие выводы можно часто встретить в газетах или рецензиях. Но на самом деле это не так, и что касается музыки, то, безусловно, мне нравится музыка той эпохи, в свое время у меня была огромная коллекция виниловых пластинок американской и английской поп- и рок-музыки 60–70-х, но я не остался в той эпохе, напротив, я не согласен с друзьями, которые утверждают, что после 1975 года в мире не было написано ни одной приличной поп-композиции. На мой взгляд, они ошибаются. Мне в этом смысле повезло, у меня два сына, которым сейчас 15 и 19 лет. В свое время я, как и многие представители моего поколения, считал, что вся современная рэп- и хип-хоп-музыка совершенно одинаковая, что в ней нет никаких оттенков, но мой старший сын научил меня вслушиваться в эту музыку, показал, что она тоже бывает разной. А потом с годами уже не с таким энтузиазмом следишь за развитием музыкальных направлений, нет уже той страсти, с которой подросток следит за современной музыкой, и все же я постоянно открываю для себя что-то новое, например инди-поп, с удовольствием слушаю испанскую рок- и поп-музыку. Все время нахожу что-то новое. Поэтому моим друзьям, которые считают, что после «Битлз» и Боба Дилана хорошей музыки больше не было, я говорю, что они ошибаются, что они стали заложниками того времени и того мифа. Ведь в мире постоянно появляются новые талантливые музыканты, которые творят настоящее искусство и способны перевернуть своей музыкой весь мир.

Я часто видел такие случаи, и мне о них рассказывали, когда подвыпивший мужчина средних лет становится сентиментальным и начинает вспоминать песни Дэвида Боуи, или «Битлз», или еще что-нибудь, и тогда к нему подходит какой-нибудь двадцатилетний пацан и говорит: «Неу, come on, смени пластинку или вали отсюда». И та пьеса, которую я сейчас пишу, она как раз и рассказывает о человеке зрелого возраста, который остался в плену своих юношеских иллюзий, которому стоило бы проснуться и понять, что «золотое» время его молодости прошло и на дворе день сегодняшний.

Правильно ли я понял, что импульс к литературному творчеству возник в вас, когда в одном музыкальном произведении вы услышали резкую смену тональности?

Это изречение справедливо в отношении меня по сей день, хотя прошло уже более 40 лет. Когда-то я написал эссе, в котором я описал, как в самом начале 60-х, а я родился в 1961 году, так вот, в период с 1960-го по 1963-й, вплоть до появления «Битлз», композиторы, особенно в американской поп-музыке, использовали в своих мелодиях очень простую смену тональности, и если композиция начинается с C-dur (до мажор), то при переходе тональность меняется на A-moll (ля минор), такую смену тональности в Финляндии порой называют микки-маусовской, потому что она очень проста и банальна. Но именно ее использовали повсеместно в начале 60-х годов, и меня эта простота всегда привлекала. И даже сейчас я благоговейно замираю, слыша эти мелодии. И у меня есть версия, что, когда я был совсем еще маленьким и лежал в колыбели, у моей мамы был транзисторный радиоприемник, из которого доносились такие вот простые мелодии, которые я впитывал в себя, ведь я был tabula rasa, чистая доска, и на мне можно было написать что угодно, и поэтому эти мелодии так глубоко отпечатались в моем сердце. И хотя это просто смена тональности, но она демонстрирует переход от мажора к минору, и я пытался следовать этой традиции в моих книгах. Некоторые считают мои произведения мрачными или минорными, но сам я считаю, что они постоянно меняются, переходя от мажора к минору. Так же, по-моему, поступает, например, Франц Шуберт в своих поздних фортепьянных концертах. Такой переход от мажора к минору и наоборот очень важен для меня. Это мое такое простое объяснение.

Вы говорите, что каждый роман начинается с образа; а каков был изначальный образ романа «Кристиан Ланг»?