Тет-а-тет. Беседы с европейскими писателями

Что такое я?
Возможно, это рот,
Возможно, вся рожа,
Возможно, это что-то,
Что невозможно вытравить,
Возможно, это ноги,
Возможно, это кишки,
Возможно, это мозги.
У всего есть имя.
И во всем есть смысл
За исключением сидящей
В одиночестве меня.
Но что значит это слово?

С этим стихотворением связана забавная история. Когда я собралась разводиться, я очень переживала. Все говорят, что развод — плевое дело, но это не так. И я очень мучилась и думала, имею ли я право разводиться, если муж меня не бьет, если он обеспечен и у нас трое детей. И в это время я получила по почте посылку. Это была книга «Страх будней», написанная одним психиатром. Он цитировал в одном месте это мое стихотворение, которое вырезал когда-то из «Дагбладет» и сохранил. И в комментариях он писал, что ответ малышки Вигдис на этот вопрос определит всю ее дальнейшую жизнь. Зрелый ответ сделает ее счастливой, а ответ, полный отчаяния, несчастной. И я подумала: о'кей, я дам на этот вопрос зрелый, взрослый ответ. И это стихотворение как бы сопровождало меня всю жизнь. Когда я сталкиваюсь с проблемами, я сразу напоминаю себе, что на вопрос: кто ты такая, Вигдис, — надо отвечать по-взрослому.

Вигдис, а что вы сейчас отвечаете на этот вопрос, который вы так философски задали в десятилетнем возрасте?

На этот вопрос мы никогда не находим ответа. И не только я как писатель, но любой человек непрерывно сочиняет что-то о самом себе. И еще мы так устроены, что впечатления и переживания имеют обратную силу, так что наше представление о самих себе беспрерывно меняется. И это своего рода экспедиция, чреватая открытиями. Через несколько лет не только я сегодняшняя покажусь себе другой, может так случиться, что и фактическая сторона событий изменится в моем восприятии. И это непостоянство наполнения этого «я» очень меня занимает. Я часто разговариваю с людьми, которые не пишут и не сочиняют, и знаю, что в этом пункте все мы одинаковые, все мы сочиняем себя, все отслеживаем какие-то узоры в прошлом и пытаемся с их помощью разобраться в том, что мы есть такое на самом деле. Я писала об этом давно.

Сейчас я скажу то, что не надо показывать по телевизору, но что для меня принципиально. Мой бывший муж, женившийся снова, был счастлив тем, что теперь его новая дама его «видит». Дети пересказали мне его слова, и я рассердилась. И подумала — какая чушь! Я тоже, конечно, видела его, просто то, что я видела, мне не нравилось и вызывало раздражение. Когда человек говорит, что его видят, он имеет в виду, что к нему хорошо относятся, что его видят восторженными глазами, это комплимент.

Когда мне говорят, что какие-то черты во мне им не нравятся, я не рада таким словам, я не чувствую себя человеком, которого действительно кто-то видит. Мы вообще большие мастера по части подавления и вытеснения информации. И те вещи о себе, которые мы не знаем или не желаем знать, мы вытесняем, а они как раз могут быть решающими, именно они могут определять то, как мы действуем. Непризнанные, непознанные, тайные области человеческой души часто оказываются определяющими. Когда ты пишешь, ты касаешься их, ты многое узнаешь о себе в процессе письма, зачастую весьма неприятные вещи. Я не готова сказать словами Ибсена, что писать — это устраивать самому себе судный день, но это близко к истине.

Мне важно называть вещи словами, говорить о них, поэтому я всегда много пишу, когда чувствую себя несчастливой. Я пишу много писем, дневников. Слова дают мне утешение. Пока я ищу слова, составляю их, выстраиваю в предложения, и я, и все ненужное растворяемся в них. Я помню, как мы однажды всей семьей ездили в отпуск, но настроение у меня было не особенно приподнятое, и я стала писать длинные письма друзьям, и в них я все неприятности, все скучные подробности превращала в смешные праздничные происшествия и отсылала их друзьям. И когда неприятности в таком преображенном виде исчезали в почтовом ящике, они словно бы исчезали из жизни на самом деле. На меня слово действует как утешение. И я помню, сколько раз я нарезала круги по улицам нашего района и формулировала себя.