Тет-а-тет. Беседы с европейскими писателями

У меня очень рано возникло отношение к языку как к инструменту. На своем умении писать я сызмальства зарабатывала большие деньги. У меня был список всех еженедельников, которые платили за читательские письма. И я могла написать в один, что у моего дедушки сахарная болезнь, но ему страшно хочется пирога, не поможете ли с хорошим рецептом. А соседнему еженедельнику я писала, что у моей бабушки диабет, а старушка мечтает о вкусном торте, нет ли у вас рецепта, а третьим — папа строит дом, а мне хочется встроить в стену аквариум, как быть? И за все за это мне по почте приходили денежные переводы. И мои письма охотно печатали, очевидно, я знала, чего им надо. Я, например; в десять-одиннадцать лет писала в рубрики «Двое» письма типа: мне пятнадцать лет, моему парню восемнадцать, он настаивает на близких отношениях, а я в сомнении и не знаю, как мне быть. С приветом и смущением… Письмо печатали, а потом я всегда получала частным образом письмо типа «не делай этого ни в коем случае, посоветуйся с мамой или с врачом!» Но все эти эксперименты дали мне бесценный опыт: не важно, чтобы все написанное было правдой, важно, чтобы оно работало. И другой ценный опыт заключался в том, что меня совершенно не ранило, если я получала отказ и мои писульки не печатали. Многие думают, что мы, писатели, в своих произведениях выворачиваем душу наизнанку и вычерпываем ее до дна. Но мы не делаем этого. У нас есть свои способы и методы. Если я таким вот тоном скажу: «Мне хочется одного — нравиться всем!» (показывает), то я языком движения и интонацией нейтрализую сказанное, снижаю его пафос. Но если я напишу эту фразу и на листе бумаги появится: «Мне хочется одного — нравиться всем!», то это будет звучать так беззащитно, так пугающе откровенно, что останется только скомкать бумажку и выбросить. Когда мы пишем, мы приближаемся к своему бессознательному, к тому, что мы вытеснили из сознания. И это чувство нам неприятно. К тому же у нас нет тех способов, что в устной речи, чтобы смягчить серьезность слова. Поэтому не только мы, писатели, но и просто люди, пишущие письма, чувствуют часто, что их крутит и ломает в этот момент, это очень знакомое чувство. Но писатели вынуждены вырабатывать свои способы, чтобы обманом протащить то, что им нужно донести до читателя, не пугая его. И самое главное тут — это выработать отношение к языку как к инструменту и не быть очень ранимым, чтобы осмеливаться доходить до сути.

Вигдис, в 1987 году появился ваш первый роман, ориентированный на взрослого читателя. Что такого произошло, что заставило вас посмотреть в эту сторону?

А почему действительно я взяла и написала взрослый роман? Я всегда пишу, отталкиваясь от себя. Во всех моих книгах есть частная составляющая, попытка разобраться в чем-то в себе. Это всегда вопрос, дилемма, которую я должна решить для себя, но которая в то же время носит настолько принципиальный и универсальный характер что касается всех. В моей первой книге, которая называется «Драма с Хильдой», речь идет об одном человеческом качестве, которое я считаю своей слабостью. В этом романе изображен женский мир. Я вообще много пишу о женщинах просто потому, что я сама женщина. Я думаю, что у нас с мужчинами одни проблемы, но разный реквизит для их выражения и решения. И я захотела написать роман о том, насколько мы, люди, привязаны к вещам. Как мы пытаемся выразить себя с помощью вещей. Я помню время, когда я могла ночь напролет лежать без сна и мечтать о каком-нибудь платье или жалеть, что не купила чего-то. Мечтать, но одновременно угрызаться, что это очень мелочно, поверхностно, что нехорошо тратить столько энергии на это. И при этом я неоднократно испытывала, что стоит мне надеть на себя вожделенное платье и походить в нем пять минут, как оно словно бы портится от меня, становится таким же безнадежным и заурядным, как я сама в своих глазах. И вот об этом я писала в первом романе, о бессмысленных, ненужных вещах, которые занимают в нашей жизни огромное место. И о тайной уверенности каждого, что можно найти такой волшебный ключик, который раз — и повернет все самым счастливым образом. И чем больше вещей вокруг, тем больше вы понимаете, что дело вообще не в них. Вы покупаете новый диван и думаете, что теперь все станет на свои места, а оно не встает, потому что для этого нужны внутренние потрясения. Ой, не дай бог. А вопрос ведь должен звучать иначе: что, Вигдис, в твоей жизни не так, чего ты не можешь вынести, с чем ты не хочешь жить, что хочешь поменять?