Тетрадь в косую линейку

– По большому счёту всё так и есть, как бы тебе не хотелось съязвить. При этом, как только ты примешь такой расклад, мой уровень перепрыгнешь на порядок. Поскольку была загнана в жёсткие рамки и не помышляла о неординарности мышления. А сейчас можешь стать независимой в суждениях и действиях, ориентируясь лишь на конечный результат, который ты способна оценить и заранее предсказать. Главное это не следование догмам, в чём ты была убеждена раньше, а умение держать поток и повышать общий фон любыми экспериментами, не преступая при этом черту потери собственного потенциала. Поскольку именно эксперименты ведут к общему развитию и освоению новых рубежей. Следование догмам удел исполнителей, способных мыслить лишь стереотипами. Они держат стабильность, но развивают всё ломающие стереотипы творцы, не обременённые никакими моральными догмами.

– Ага, тварь я дрожащая или право имею? – усмехнувшись, процитировала я знаменитую фразу из романа Достоевского. – Красивое обоснование, снимающее все моральные ограничения.

– Раскольникову до нас обоих далеко, так что не надо аналогий. И потом, тебе мешает не мораль, мораль наоборот твердит, что жизнь есть величайшая ценность и за неё надо быть благодарной, а у тебя ненависть к себе и благодарности за жизнь ты не испытываешь. Так что не мораль тебе мешает, а подсознательные установки, которыми своё развитие заблокировала. Пойми, ты вольна поступать и действовать в соответствии с любыми моральными догмами, лишь начни удовольствие и радость от этого получать. Делай то, что доставляет радость, и радуйся.

– То есть ты, поимев против воли свою воспитанницу к примеру, радуешься, а она обречена на страдания, поскольку твой уровень выше, чем её, так?

– Страдание это восприятие, – вновь затягиваясь кальяном, проговорил дед и после минутной паузы продолжил: – Она может не страдать, а быть горда, что такой индивидуум, как я, обратил на неё внимание, и она стала причиной моей радости. И почувствовав это, я постараюсь сторицей ей воздать, потому что это дополнительную радость и ей, и мне подарит. Кстати, насильно ни к чему никого не принуждаю, любая или любой может отказать мне, соответственно лишившись всех дарованных мною преференций и ограничившись тем, что по статусу и наработкам и было изначально положено. У меня не тюрьма там, и никаких «против воли» не бывает. Кому устои моего монастыря претят, собрал вещички и можешь идти на все четыре стороны, правда, поимев, не совсем моё доброе напутствие вслед. Но не критичное, не критичное, скажу сразу. Справиться можно, лишь потрудиться придётся. Но без труда даже рыбку из пруда не достать, к твоему сведению. Поэтому претензии твои мне не кажутся объективными.

– А случаев не было, что вещички собрали и пошли на тебя заявление написали в соответствующие органы?

– Два раза было. Оба раза заявители были признаны душевнобольными и недееспособными, и отправлены на принудительное лечение. Одного забрал потом из лечебницы. Дворником и уборщиком в центре сейчас работает. Вторая ещё в лечебнице. Она, кстати, сестра одной из моих горничных, и я позволяю им видится. Говорит, что тоже очень хочет вернуться, но я пока не готов разрешить забрать её оттуда. Может со временем. Не знаю. Пока не готов.

– Воспитанники школы знают об этом?

– Конечно. Какой смысл скрывать? Вся информация в открытом доступе, да и Степан не немой, поговорить с любым может и дело это любит. Хлебом не корми, дай «потолковать за жизнь», как он любит говорить. Степан это тот, кого из лечебницы забрал.

– Ты его опекун? У него нет семьи?

– Семья есть, но от него быстро отказались, как только поняли, что финансово очень затратно для них это будет. Меня чуть ли не на коленях умоляли счёт не выставлять и опеку над ним взять. Мол хороший ведь был мальчик, болезнь с любым приключиться может, наговорил на Вас не со зла, а от болезни, пожалейте, оплатите лечение, мы каждый день всей семьёй молиться за Вас будем. Я пожалел, лечение оплатил, опеку на себя оформил. После лечения из клиники забрал на условии, что выполняет безоговорочно все предписания врачей, а если начнёт самовольничать в клинику верну. Уже больше десяти лет не самовольничает.

– Ну ты наглец, Тео. Какой же ты наглец… – с усмешкой покачала головой я, внутренне прекрасно понимая, что вся ситуация от начала до конца срежиссирована им. – Хотя Кузьмич тоже не жалует тех, кто дорогу ему переходит, и действует даже жёстче. Да и мне самой противостоять опасно, не милостива и не жалостлива я. Но вот до такого вряд ли додуматься сумела. Красиво. И пожалел вроде и всем остальным наука. Скажи, а он с основаниями решил обвинить тебя?

– Он там всё в одну кучу собрал и свои несбывшихся мечты и мои, как он считал, унижающие его достоинство действия, сначала ультиматум мне попробовал выставить, я послал, тогда он заявление подал и с журналистами связался.

– А ты что мальчиками всё же увлекаешься?