Тетради дона Ригоберто

В синих глазах мальчика мелькнули беспокойство и любопытство. Он, скрестив ноги, уселся на полу подле мачехи. Донья Лукреция заметила, что на одном ботинке у него отскочила пряжка.

— О чем, интересно?

— Об очень неприятных вещах, — повторила она, демонстрируя письмо и открытку. — О самых подлых и трусливых людях на свете: об анонимах.

Мальчишка не побледнел, не покраснел, не повел и бровью. Он смотрел на мачеху с интересом, не выказывая ни малейших признаков тревоги. Донья Лукреция протянула ему письмо, и Фончито с очень серьезным видом, высунув кончик языка, прочел анонимку от начала до конца. Он несколько раз пробегал глазами каждую строчку.

— Здесь есть два слова, которые мне непонятны, — сообщил Фончито, подняв на мачеху ясный взгляд. — Елена и батик. У нас в академии есть девочка по имени Елена. А про батик я вообще никогда не слышал. Что это такое, мама?

— Не строй из себя идиота, — отрезала донья Лукреция. — Зачем ты это написал? Думал, я не догадаюсь, от кого письмо?

Ее немного смутило искреннее замешательство Фончито: мальчик растерянно покачал головой и вновь принялся перечитывать письмо, беззвучно шевеля губами. Когда он поднял голову, на лице его, к изумлению доньи Лукреции, сияла широченная, от уха до уха, улыбка. Вне себя от радости, Фончито захлопал в ладоши, подскочил к женщине и повис у нее на шее с торжествующим воплем:

— Мы победили, мамочка! Ты что, не поняла?

— Что я должна была понять, негодник? — отстранилась донья Лукреция.

— Ну как же! — Теперь Фончито глядел на нее с обезоруживающей нежностью. — Я о нашем плане. Он сработал. Помнишь, я говорил тебе, что собираюсь заставить папу ревновать? Видишь, у нас все получилось. Или ты передумала мириться?

— Я сомневаюсь, что анонимку прислал Ригоберто, — неуверенно проговорила донья Лукреция. — Сама я по вполне понятной причине заподозрила тебя.

Женщина совсем смешалась: Фончито смотрел на нее со снисходительной жалостью, как на слабоумную.

— Ты знаешь, что Климт был учителем Эгона Шиле? — воскликнул он вдруг, предвосхищая вопрос, уже готовый сорваться с губ доньи Лукреции. — Шиле его боготворил. Он нарисовал портрет учителя на смертном одре. Замечательный рисунок углем, «Агония», тысяча девятьсот двенадцатый год. В том же году Шиле написал «Пустынников», где он сам и Климт изображены в виде монахов.

— Чем больше ты рассказываешь, тем сильнее я убеждаюсь, что письмо написано тобой. — Донья Лукреция старалась взять себя в руки. Ее обуревали подозрения, злила безмятежность Фончито и то, с каким самодовольством он читал ей лекцию.

— Ну же, мамуля, чем дуться на меня, лучше улыбнись. Письмо прислал папа, он хотел показать, что простил тебя и хочет помириться. Странно, что ты до сих пор не поняла.

— Ерунда. Это обыкновенная анонимка, грязная и оскорбительная.

— Не будь такой несправедливой, — пылко возразил Фончито. — Автор сравнивает тебя с Данаей Климта, пишет, что художник предчувствовал тебя сквозь годы. Что здесь оскорбительного? Папа решил наладить отношения таким изящным способом. Ты ответишь?

— Отвечать я не стану, поскольку совсем не уверена, что это он. — Сомнения доньи Лукреции стали понемногу рассеиваться. Что, если Ригоберто и вправду решил помириться?

— Как видишь, ревность — поистине чудодейственное средство, — радостно заметил мальчик. — Стоило мне сказать папе, что я видел тебя под руку с мужчиной, и он тут же нафантазировал бог знает что. Так перепугался, что решил написать тебе. Ну как, получится из меня детектив?

Донья Лукреция примолкла, скрестив руки на груди. Она никогда не обдумывала всерьез идею примирения с Ригоберто. Потому и предоставила Фончито полную свободу действий. Однако сегодня возвращение к мужу уже не казалось пустой мечтой. Вот только хотелось ли ей этого? Вернуться в Барранко, зажить прежней жизнью?

— Кому, кроме папы, придет в голову сравнить тебя с Данаей Климта? — настаивал мальчик. — Сама посуди. Он напоминает тебе о ваших ночных играх.

Донья Лукреция поперхнулась.

— О чем ты… — пробормотала она, не в силах разубеждать его.

— Ну как же, мама. — Фончито сделал выразительный жест правой рукой. — Я говорю о ваших играх. Когда он говорил: сегодня ты Клеопатра, сегодня Венера, а сегодня Афродита. И ты изображала картины, чтобы доставить ему удовольствие.

— Погоди-погоди… — Донья Лукреция была так ошеломлена, что даже не могла как следует рассердиться, и чувствовала, что любое слово выдаст ее с головой. — С чего ты взял, у тебя чересчур богатое воображение, и к тому же, к тому же…

— Ты же сама мне рассказывала, — оборвал ее пасынок. — Какая ты беспамятная, ей-богу. Взяла и все позабыла.