Тевтонский крест

Бурцев придвинулся к купцу вплотную, навис над сжавшимся толстячком, прошипел в лицо:

– Твоя жена овеяна ореолом святости.

Вообще-то, он брякнул первую пришедшую на ум несуразицу. Хотел озадачить, сбить с толку, напугать. Эффект превзошел все ожидания.

Джузеппе ойкнул, икнул, растерянно глянул на притихшую супругу:

– Ореол? Святости? Не может быть!

– Смотреть на меня! Слушать, что я говорю!

Джузеппе смотрел и слушал.

– У меня, у него, – палец Бурцева уткнулся в грудь Гаврилы, – у отца Бенедикта, у всех Хранителей Гроба было видение. Прозрение. И озарение.

– И озарение... – эхом отозвался купец.

– И твоя супруга избрана нами, как живое воплощение ореола святости, – продолжал нести вздор Бурцев. – А если ты сомневаешься в выборе Хранителей...

– О, нет-нет! Ни капельки не сомневаюсь! Раз избрана – значит, избрана. – По лицу купца скользнула похабная улыбка. – Если синьорам Хранителям Гроба приглянулась моя супруга, я, конечно же, буду рад пригласить их сюда или отведу ее саму...

– Молчать! – рявкнул Бурцев.

Джузеппе аж подскочил.

– Не нужно никого никуда приглашать и не нужно никого никуда отводить! – отчеканил Бурцев. – Твоя жена просто овеяна ореолом святости. И все. Понял?!

Купец закивал часто и быстро. Пухлые щеки и все три подбородка ходили ходуном. В глазах – ужас и непонимание. Дездемона, стоявшая позади мужа, тоже начинала дрожать. Бурцев, улучив момент, заговорщицки подмигнул брюнетке. Та немного расслабилась. Улыбнулась через силу. Но не отвела озадаченно-настороженного взгляда от пистолета. Придется объясняться с дамочкой. Но это потом, а пока Бурцев продолжал нагонять страха на несчастного главу семейства:

– Все, что ты слышал сейчас, Джузеппе, – великая тайна. Точнее, лишь часть ее, коей тебе позволено коснуться. Если проболтаешься...

Запуганный и запутанный вконец Джузеппе уже не мог говорить – только мычал и мотал головой.

– Если посмеешь хотя бы намекнуть кому-либо о нашей встрече и о том, что услышал сейчас... Если даже заговоришь на эту тему с кем-нибудь из Хранителей...

Джузеппе обильно потел и сильно вонял.

– ...Тебя казнят. И казнь будет страшной, долгой и му-у-учительной, – с наслаждением протянул Бурцев. – Хранители Гроба не любят болтунов.

– Я не буду болтать! – пискнул Джузеппе.

– И самое главное. Впредь не оскорбляй ореол святости ни мыслью, ни словом, ни действием. Не вздумай даже пальцем тронуть жену. Не смей повышать на нее голос. Иначе...

Джузеппе в ужасе зажмурился.

– Иначе. Придут. Хранители.

Бедолагу чуть кондратий не хватил. Мелкая дрожь, зубовный стук – купца лихорадило. Экспромт был великолепен. Джузеппе был обезврежен.

– А теперь прошу к столу, о посвященный в величайшую из тайн! Раздели с нами трапезу, достойный спутник ореола святости.

Бурцев и Гаврила лопали от пуза. Задумчивый «ореол святости» тоже не очень-то отказывал себе в грехе чревоугодия. Только Джузеппе, раздавленный тяжким грузом страшной тайны, жевал вяло и неохотно. Но очень, очень старательно изображал улыбку.

Глава 44

– Что это, синьор Базилио? – несмело поинтересовался купец.

С деланным интересом он рассматривал кусок лепешки в своих пухлых руках. Вопрос, по всей вероятности, был задан лишь ради того, чтобы возобновить беседу. Уж очень тяготило Джузеппе затянувшееся молчание за столом.

Бурцев хмыкнул:

– Это? Немецкое народное блюдо. Пицца.

– Пицца? В этом слове есть что-то итальянское.

Бурцев оскалился. Ну да, конечно, что-то там Джузеппе упоминал, когда ругался с женой. Пуцца, так кажется?

– Возможно. Тебе нравится?

– О да, безумно!

Демонстративно, но без особого, впрочем, энтузиазма толстяк отправил в рот приличный кус. Умудрился прожевать, не переставая угодливо улыбаться. Правда, едва не подавился при этом.

– А вот это? – Джузеппе, чуя сытое благодушие грозных гостей, потихоньку смелел. Его свинячьи глазки снова вперились в «вальтер». – Это что?

А вот это, дорогой Джузеппе, вообще-то не твоего ума дело! И все же Бурцев ответил:

– Это шумный палец. Немецкая народная э-э-э... дуделка.

Он приставил ствол к губам. Выдул из дульного среза резкий полувой-полусвист.

Дездемона поморщилась.

Джузеппе за малым не хлопал в ладоши:

– Браво! Изумительно! Бесподобно!

Бурцев кивнул, ухмыляясь:

– Я рад, что мои скромные таланты оценены по достоинству. Польщен, польщен. Но вообще-то, позвольте напомнить, эта вещь предназначена для вызывания грома смерти.

Джузеппе подавился пиццей, закашлялся. Дездемона тоже опасливо отодвинулась от стола. Больше о «вальтере» за трапезой не заговаривали. Другие темы тоже как отрезало.

Минут через пять молчаливого поглощения пищи Бурцев повернулся к купцу:

– А скажи-ка, друг Джузеппе, почему ты явился домой в столь ранний час? Твоя милая супруга, да пребудет с ней вовек преблагостная святость, сказала, будто какие-то неотложные дела задержат тебя, как минимум, до вечера.

Джузеппе смутился: