Тезей (другой вариант перевода)

– Да! – говорит. – Девочка была права. Признаться, я ей не верил; наш род преследует демон извращенности… Но она выбрала верно. Смерть приводит к новой жизни; ты как раз тот, кто должен прийти, я в этом больше не сомневаюсь. – Он сделал рукой знак между нами, и стало ясно, что он не только царь, но и жрец – до сих пор, хоть его предки давно уже ушли из страны эллинов.

Он подвинулся в своем кресле и вроде собрался было освободить место на столе, но остановился и покачал головой.

– Эта болезнь прилипает ко всему, до чего я дотрагиваюсь. Если бы не она – я пригласил бы тебя к столу; предложил бы тебе чашу родства, как подобает тому, кому отдают руку дочери…

Я чуть не встал перед ним на колени. Но было ясно, что ему не поклоны нужны, не почтение, – рука ему нужна; такая, на которую можно опереться.

– Государь, – сказал я, – клянусь вам жизнью своей, я не успокоюсь, пока не возведу ее на трон.

Он кивнул, и я как-то ощутил, что ли, что он улыбается.

– Ладно, Тезей, – говорит, – хватит любезностей. Ты их вполне достоин, разумеется; но дочь тебе расскажет, что кроме них я ничем не могу тебя одарить.

Я попытался что-то ответить, но он начал рыться в своих бумагах. Качал головой и время от времени бормотал, как это часто у больных людей, что много времени проводят наедине с собой. Я не знаю, кому он это говорил, мне или себе самому:

– Ребенком он преследовал меня как тень, этот черный теленок, клейменный позором нашим. Он никогда не давал мне забыть о себе: увязывался за мной на охоту, на корабли, в Летний Дворец… И плакал, когда я отсылал его туда, где ему было место… Звал меня отцом и таращился, когда ему приказывали молчать… Я должен был знать, что он меня уничтожит… Да, да… Даже забавно… всё получилось складно, как в старой песне: я утаил жертву, и это принесло мне смерть. Если бы боги на самом деле существовали, они не смогли бы устроить это лучше, чем получилось.

Он умолк, стало слышно, как мыши шуршат за книжной полкой.

– Здесь теперь остались лишь рабы. Высочайший стоит у двери и приглашает войти нижайшего… Да, человек уже мертв и созрел для катафалка; но царь должен пожить еще немного, дожить до завершения дела своего. С этой девочки, Тезей, всё должно начаться снова. Посмотри, она не слышит нас?

Я шагнул к двери и увидел ее при свете звезд – она сидела на парапете подземного храма.

– Нет, – говорю.

Он наклонился вперед в своем кресле, пальцы впились в подлокотники… Шепот его едва пробивался из-под маски, – мне пришлось наклониться, чтобы слышать, – и я едва не задохнулся от этого запаха, но не подал виду: помнил, что он только что сказал о рабах.

– Я не говорил ей, она и так уже видела слишком много зла. Но я знаю, что сделает этот скот дома нашего. Он пообещает критянам Критское царство, к этому уже идет; но в Критском царстве он может царствовать лишь по праву Владычицы. В древние времена критские Миносы женились на своих сестрах, как египтяне сейчас…

У меня сердце замерло. Но вместе с тем – теперь, когда все стало ясно, – стало как-то спокойнее. И я на самом деле понял теперь, почему Великий Минос принимает у себя бычьего плясуна с материка, незаконного сына какого-то мизерного царя, и предлагает ему Богиню. И почему она говорила так об убийстве своего брата, сына матери своей, – тоже понял. Да, она уже видела много зла, она догадывалась.

Я собрался с духом:

– Государь, – говорю, – я послал известие отцу, что я жив, и просил его прислать мне флот.

Он выпрямился в кресле.

– Что?.. Дочь мне ничего не говорила об этом.

– Эта тяжесть не для девичьих плеч, – говорю.

Он кивнул своей золотой головой и задумался.

– Ты получил ответ? – спрашивает. – Они придут?

Я уже вдохнул для ответа – и тут сообразил, что собираюсь говорить не то что надо, детская болтовня получится. Эта встреча научила меня самооценке.

– Не знаю, – говорю. – У моего отца мало кораблей. Я сказал ему, чтобы он попытался привлечь Великого Царя Микен.

Он повернул голову, чтоб взглянуть на меня, но я уже знал, что теперь скажу все как надо:

– Допустим, Великий Царь сказал отцу: "Тезей твой сын, но не мой. Это он говорит, что Кносс можно взять, но он бычий плясун и хочет вернуться домой. Что, если мы пошлем корабли, а Минос их потопит? Мы все тогда станем рабами". Мой отец осторожный человек; если Великий Царь скажет так, то отец увидит смысл в этих словах.

Он тяжело кивнул.

– А теперь слишком поздно посылать снова, – говорит. – Зимнее море.

– Тогда, – говорю, – мы должны рассчитывать на себя. Если эллины придут – тем лучше.

Он откинулся в кресле.

– Но что ты сможешь?

– Кроме меня есть еще плясуны, – говорю. – И они будут драться. Все, даже трусы, даже девушки, – все пойдут на всё за надежду на жизнь. Я достаю оружие для них, и с ними я захвачу Лабиринт, если нам хоть кто-нибудь поможет за стенами Бычьего Двора.

Он потянулся за какими-то листками, что лежали на столе.

– Есть еще несколько человек, которым можно верить, – говорит. И прочитал мне несколько имен.

– Только не Дромей, государь, – перебил я. – Он зашатался; я видел его в Малом Дворце.

Он вздохнул и оттолкнул бумаги: