Тезей (другой вариант перевода)

Главная беда была здесь в том, что это превращало местного вождя в царя. Конечно же он был верховным жрецом их Бога – или мужем Богини – как мог он присягать на верность слуге чужого бога?!

С трудным вопросом не придумаешь ничего лучше, как пойти с ним к Аполлону. И в ту же ночь он послал мне наставление. Мне снилось, что я играю на лире, которую почти забросил в последнее время, и пою что-то чудесное. Пробудившись, я не смог вспомнить ту песню, но что значит этот сон – понял.

Сначала я попробовал сам. Одетый, как певец бедняков, который поет за ужин и ночлег, я приходил вечером на хутор в долине и выдавал им балладу об Афродите Пелейской. Они там чтили ее под другим именем, но конечно же узнавали в балладе Пенорожденную, с ее голубями и волшебным поясом… А я пел дальше – про то, как Царь построил ей храм в Афинах в благодарность за помощь на Крите, – и уходил, не открывая кто я такой. Похвалы моей музыке были искренни, в них не могло быть лести, – пока они не знали, – и это нравилось мне. Мне давали вина и лучший кусок мяса… И больше того девушка, с которой я переглядывался пока пел, проскальзывала ко мне ночью, когда дом утихал… Было ясно, что Аполлон благословил мой план.

Тогда я собрал афинских певцов. Их нынешняя работа заставляла их опускаться ниже их положения, но если я это мог – могли и они. А платил я им хорошо; кроме того, они предвидели, насколько возвысятся в Афинах, когда там появятся главные святилища всех богов, и согласились со мной, что нет дела более угодного Бессмертным. И сделали его – отменно.

Что до меня, мне предстояло, уже в моем собственном качестве, объехать всех вождей. Это было утомительно: надо было помнить все подвиги всех их предков, аж до того бога, от которого они вели свою родословную, и замечать в залах фамильные вещи и восхищаться, и терпеливо выслушивать бесконечные и бездарные баллады, которые бренчали их прихлебатели… И – ни взгляда на женщин! Я успел так прославиться любовью к ним, что там, где другой мог увести коня, – как гласит пословица, – мне нельзя было и глянуть на уздечку, чтобы семья не ударилась в панику. Такая жизнь хоть кого доведет до ручки… Я часто мечтал о ком-нибудь, с кем мог бы поделиться своими заботами, но все вокруг погрязли в мелочах, – меня бы посчитали фантазером, – приходилось всё самому.

И вот однажды летом я ехал по Марафонской равнине к своему пастбищу. Это были царские земли. Отец не приводил их в порядок, – они были слишком открыты с моря, и он не хотел снабжать пиратов, – но при мне их расчистили и восстановили каменные стены загонов. Здесь я растил бычка, принесенного телкой старой Гекалины от критского зверя; теперь ему было три года, и он не посрамил своего родителя: уже росли его прошлогодние телята, а еще два десятка коров были стельными… За его темно-красную морду я дал ему имя Ойнопс.

Я ехал сквозь оливковые рощи, когда увидел над деревьями дымы сигнальных костров и услышал звуки рога. Мой колесничий осадил коней, остановились и всадники за нами.

– Пираты, господин мой! – сказал он.

Я понюхал воздух – пахло дымом. Критские капитаны, приходившие на материк за данью, говорили когда-то, что мы платим Криту за подавление пиратов. У них, пожалуй, были основания так говорить: с тех пор как Крит пал – это старое безобразие вновь набирало силу.

Мой колесничий глядел на меня с укоризной: мол, почему ты ездишь с такой слабой охраной; я ж тебе говорил, что твой отец взял бы с собой всю стражу, если бы ехал так далеко.

– Вперед, живей, – приказал я. – Посмотрим, в чем там дело.

Мы поскакали, и вскоре встретили подростка бегущего нам навстречу сына местного мелкого вождя. Он прижал костяшки пальцев к соломенным волосам, облепившим потный лоб, – мальчишке было лет тринадцать, – и проговорил, задыхаясь:

– Государь, господин мой царь, мы тебя видели с башни… Отец велел сказать – торопись… то есть соблаговоли оказать честь нашему дому, государь, – пираты сходят на берег!

Я протянул руку вниз и поднял его на колесницу.

– Какие паруса у них? Какая эмблема?

Об этом всегда спрашиваешь. Некоторые морские бродяги – это просто банда головорезов, которым достаточно сжечь ближайший к морю крестьянский хутор, забрать с него зимние запасы и продать в рабство хозяев. Но бывают и люди с происхождением, – младшие сыновья, или воины, решившие поправить свои дела, – они могут пренебречь обычной добычей и превратить свой набег в настоящую войну… Так что мы могли бы оказаться и свидетелями подвигов в тот день.

Мальчишки в этом возрасте знают все:

– Три корабля, господин мой, с крылатым конем, красные. Это Пириф-Лапиф.

– Вот как? Этот парень, значит, знаменит?

– Да, государь, он наследник царя Фессалии… Говорят, что он великий разбойник там, на севере; обычно он ходит в конные набеги, но иногда выходит в море. Его зовут Бродяга-Пириф. Мой отец говорит, что он дерется из любви к искусству, – он не стал бы ждать, пока ему нечего будет есть.

– Ну что ж, он может получить это удовольствие, – говорю. – Мы должны попасть к твоему отцу раньше, чем он.