Тезей (другой вариант перевода)

Я переоделся в тунику возничего, обулся в кожаные поножи, завязал себе волосы на затылке… Потом пошел к коням, дал им соли, разговаривал с ними, ласкал, чтоб запомнили хозяина… Слышно было, что во Дворце какой-то переполох, но в праздничный день это естественно… Там, в конюшне, был молодой конюх, почти мальчик, сбрую чистил. Вдруг его кто-то позвал, он сложил свою тряпку и воск и вышел какой-то испуганный… Я подивился, чего он такого натворил что его и здесь нашли, – и тотчас о нем забыл.

От коней я пошел к колеснице. Полюбовался дельфинами и голубями из слоновой кости, покачал ее, проверяя балансировку… Вот уж и этим натешился, а отец все не шел. "До чего ж, – думаю, – старики медлительны! Я бы за это время уже три раза все успел переделать!" Позвал конюха, приказал ему скатить колесницу вниз к дороге. С лошадями мне не хотелось расставаться, хотел сам их вывести и запрячь. Конюх как-то странно на меня глянул, когда уходил, – я решил, показалось мне это; но стало как-то тревожно.

И вот я жду, уж и кони стали беспокоиться, а отец все не идет… Я решил пойти посмотреть, что его там задержало, – и тут он наконец пришел, один. Он даже не переоделся; я мог поклясться, что он вообще забыл, зачем я жду его здесь… Прикрыл глаза и говорит:

– Прости, сын, это придется отложить на завтра.

Я ответил, что мне жаль будет ехать без него, – и это была правда, – но в то же время подумал, что смогу зато хорошо прогнать коней. Но глянул еще раз на его лицо…

– Что случилось? – спрашиваю. – У тебя новости, отец!.. Худые новости?

– Нет, – говорит, – ничего. Но дела меня задерживают. Прокатись, сынок. Только прикажи вывести коней через боковые ворота, а сам спустись по лестнице. Я не хочу, чтобы ты появлялся на базарной площади.

Я нахмурился:

– Это почему?

Я только что выиграл войну для него, и сегодня праздник моего совершеннолетия – и он говорит мне такое?!.

Он выпрямился и – резко так:

– Иногда ты должен подчиняться, не спрашивая причин.

Я старался не разозлиться. Он был царь, и у него могли быть свои дела, которые меня не касаются… Но что-то у них происходило; и я бесился, что ничего не знаю; и потом – от молодости и самоуверенности – мне казалось, что без меня он сейчас что-то сделает не так. "И мне придется за это платить, думаю, – когда придет мое время, если только доживу". Я вспомнил о своем сыновнем долге, о его доброте… Сжал зубы, молчу, а сам трясусь весь, как лошадь: и шпорят ее и повод держат.

– Ты должен мне поверить, – говорит. – Я о благе твоем забочусь. Раздраженно так сказал.

Я – как сейчас помню – сглотнул и говорю; спокойно так, изо всех сил спокойно:

– Мы неверно посчитали, государь. Я еще не мужчина сегодня – ребенок!..

– Не сердись, Тезей, – говорит. А голос – ну прямо жалобный.

"Надо его послушаться, – думаю. – Он связал меня своей добротой. К тому же он и отец мне, и царь, и жрец – трижды он свят для меня перед Вечноживущим Зевсом… Но ведь у него духу не хватает встретить лицом к лицу даже меня. За что он там взялся своими трясущимися руками?.." А сам трясусь хуже его; что-то страшное нависло, не знаю что; будто черная тень от солнца отгородила.

Стоим так, молчим – и тут подходит из Дворца один из придворных, тупой медлительный малый:

– Царь Эгей, – говорит, – я тебя повсюду ищу. Все юноши и девушки уже на площади, и критский офицер сказал, что, если ты не придешь, то он не станет ждать жеребьевки, а сам выберет четырнадцать человек.

Отец резко вдохнул, сказал тихо:

– Убирайся, болван! – Тот оторопело вышел, мы остались, глядим друг на друга…

– Отец, – говорю, – прости, что я погорячился – я ж не знал… Но почему ты не сказал мне?

Он ничего не ответил, только сжал рукой лоб.

– Уйти через боковые ворота и бежать, – говорю, – это ж каким дураком я бы выглядел! Громы Зевса!.. Я – владыка Элевсина… Даже у критян не станет наглости увозить царя. С какой стати мне прятаться?.. Сейчас мне надо быть там, внизу, в старой одежде, чтобы показать людям, что я не праздную, когда у них горе. И кроме того, я должен отослать домой Товарищей; это ж просто непристойно, чтобы они разгуливали здесь, когда афинских ребят забирают, таких вещей нельзя допускать… Где глашатай? Пускай вызовет их сюда.

Он молчал. У меня кожа поползла по спине, как у собаки перед бурей.

– Ну? – говорю. – В чем дело?

Он наконец ответил, не сразу:

– Ты уже не сможешь их вызвать. Критяне пришли раньше времени, и они окружены вместе с остальными.

– Что?!!!!

Получилось громче чем я хотел, – лошади шарахнулись, – я махнул конюху увести их$ а дальше, чтоб не кричать, говорил уже почти шепотом.

– Отец, и ты молчал!.. Я же отвечаю за них перед моим народом. Как ты посмел скрыть это от меня?

– Ты слишком горяч, чтоб встречаться с критянами… – Я увидел, что он почти плачет, и едва не вышел из себя. – Здесь уже была однажды ссора, говорит, – и убили одного из их князей. Эта дань – расплата за тот случай… А в следующий раз они пришлют сотню кораблей и разорят страну… Что мне было делать?.. Что мне делать?!..

Это меня отрезвило. Ведь он правильно меня оценил.