Тезей (другой вариант перевода)

Этот тоже на первый взгляд казался женоподобным. Одет он был для парада, с непокрытой головой; красивый черный мальчик держал его шлем и щит. Темные его волосы – блестящие и волнистые, как у женщины, – падали сзади до пояса; а выбрит он был так чисто – не сразу было заметно, что ему уже лет тридцать. Одежды на нем вовсе не было; только тугой пояс закручен на тонкой талии и паховый бандаж из позолоченной бронзы, а на шее – ожерелье из золотых и хрустальных бусин. Всё это я заметил еще до того, как он соизволил на меня посмотреть. Это – и еще, как он стоял. Словно царственный победитель, написанный на стене, кого не тронут ни слова, ни слезы, ни ярость… Казалось, ничто не может его поколебать, само время над ним не властно – он так и будет стоять, спокойно и гордо, пока война или землетрясение не обрушат стену.

Я подошел, и он глянул на меня из-под своих длинных черных ресниц. Он был чуть ниже меня, – пальца на три, – теперь я понял, что это вполне достойный рост для настоящего мужчины… И еще не успел я рта раскрыть, как он обратился ко мне:

– Прошу простить, но если у вас нет письменного освобождения, я ничего не смогу для вас сделать.

Я вовремя вспомнил слова отца и держал себя в руках.

– Это не тот случай, – говорю. Совсем спокойно говорю. – Я Тезей, царь Элевсинский.

– Извините.

Он вовсе не смутился. Этакая холодная учтивость – но и только.

– У вас тут, – говорю, – дюжина молодых людей из моей охраны, все еще безбородые. Они гости в Афинах. Вам придется подождать, пока я заберу их.

Он поднял брови.

– Я осведомлен, что Элевсин сейчас стал вассальной частью Афинского царства; это лен царского наследника, с которым – если не ошибаюсь – я имею честь говорить…

Бесстрастен он был, словно бронзовый.

– Я ничей не вассал, – говорю. – Элевсин – это мое царство. Я убил прежнего царя по обычаю. – Его брови забрались под завитые волосы… – А нашу дань, – говорю, – мы платим раз в два года: хлеба столько-то и столько-то вина.

У меня хорошая память на такие вещи.

– Прекрасно, – говорит… Голос у него был особенный: он тихо говорил, но резко и холодно. – Прекрасно. Если бы вы письменно обратились в казначейство, там, вероятно, разобрались бы. Я не податной чиновник, и собираю где мне приказано. И знаете, в здешних краях слишком много царей. У нас на Крите – один.

Руки зачесались – схватить его и переломить об колено! – но я помнил о народе. Он заметил, что я разозлился, но сказал все так же спокойно:

– Поверьте мне, принц, эту жеребьевку не я придумал; это неудобство, с которым я мирюсь. Я уважаю обычаи стран, в которых мне приходится бывать, и стараюсь не нарушать их. В Коринфе, когда я вхожу в порт, юноши и девушки уже ждут меня на причале. Вы сами понимаете, это избавляет меня от лишних хлопот и потери времени.

– Разумеется, – говорю. – А в Афинах вам приходится ждать, пока вершится справедливость, и народ видит это.

– Да-да, это понятно… Но в таком случае естественно, что я не могу удовлетворить вашу просьбу. Сами посудите, как это будет выглядеть, если вы пойдете выбирать того парня или этого… Люди подумают, что в вашем возрасте вы вряд ли действуете без согласования с отцом – что кто-то из его друзей упросил его вызволить сына, либо вы сами хотите кого-нибудь спасти… Будут беспорядки. Я согласен на все эти проволочки, но бунта допустить не могу. Поверьте мне, я кое-что понимаю в таких делах.

Я убрал руки подальше от него, даже тон сбавил, – только говорю ему:

– Вы здесь пробыли полдня. И вы мне говорите, что думают наши люди?

– Я говорю лишь то, что знаю, не обижайтесь. Вы сами, или скорее ваш отец, выбрали этот обычай. Хорошо, я согласен. Но как он ни тягостен – я прослежу, чтобы он выполнялся. Боюсь, что это мое последнее слово. Куда вы?!..

Голос его изменился, и строй черных воинов шевельнулся, как спина леопарда перед прыжком.

Я обернулся и сказал громко, чтобы все слышали:

– Я иду к своему народу, чтобы разделить жребий бога.

Вокруг все ахнули, отец – я видел – оглядывался по сторонам… Пошел я к своим – и вздрогнул: кто-то тронул меня за плечо. Оборачиваюсь – критянин; он оставил своих людей в шеренге и бегом догнал меня – я и не услышал, такой легкий был у него шаг. Он тихо заговорил мне на ухо:

– Одумайтесь!.. Не давайте славе и блеску одурачить вас, даже самый хороший бычий плясун живет не больше шести месяцев, в лучшем случае… Послушайте, если вы хотите повидать мир – я устрою вам место в Малом Дворце, а поехать вы можете с нами бесплатно…

Теперь мне уже нечего было терять, я мог доставить себе такое удовольствие:

– Послушай, – говорю, – барышня, пришли ко мне своего старшего брата пусть он мне предложит служить Миносу за плату!..

Отворачиваясь, я успел заметить его взгляд; не то чтобы рассерженный, но цепкий, мстительный.