That will never work. История создания Netflix, рассказанная ее основателем

Наша компания была успешной, но у нее был ненасытный аппетит к наличным деньгам в среде, где наличные деньги были труднодоступны. Пришло время искать стратегические альтернативы. Похоже на жаргон? Потому что это он и есть. Кремниевая долина полна нелепых фраз вроде этой. Например, когда кто-то говорит, что он увольняется, чтобы провести больше времени с семьей, на самом деле это означает меня уволили. Когда кто-то говорит: в этой рекламе нужно просто точнее подобрать слова, – на самом деле это означает этот отстой нужно полностью переписать. Когда кто-то говорит: мы решили изменить курс, – на самом деле это означает мы круто облажались. А когда компания решает поискать стратегические альтернативы, – на самом деле это значит мы должны продать это какому-нибудь лоху. И быстро.

Мы прошли долгий путь с тех пор, как отказались от туманного предложения Amazon с восьмизначной цифрой. Компания полностью обновила свою бизнес-модель, претерпела огромный рост и стала синонимом онлайн-проката DVD-дисков.

Таким образом, очевидной стратегической альтернативой на этот раз была не Amazon, а наш самый большой конкурент – Blockbuster.

Blockbuster был детищем Уэйна Хьюзенги, который в конце 80-х увидел возможность «свернуть» существующие большей частью семейные магазинчики, которые заполонили страну. Быстрое расширение в 90-е, – на определенном этапе компания открывала новый магазин каждый день, – дало им почти монополию в видеопрокате и сделало одним из самых вездесущих брендов в стране. Они были королями мира в 2000-м, но мы не имели представления, знают ли они вообще, кто мы такие. Или есть ли им до этого дело.

В онлайне мы были большим бизнесом, но в офлайне – совсем маленькими, в сравнении с ними. Мы были на подходе к пяти миллионам долларов дохода в 2000-м, – Blockbuster стремился к шести миллиардам. У нас было триста пятьдесят сотрудников, – у них шестьдесят тысяч. У нас была двухэтажная штаб-квартира в офисном парке в Лос-Гатосе, – у них 9000 магазинов.

Они были Голиафом. Мы были Давидом.

Но мы знали, что за интернет-продажами будущее. Если Blockbuster хотел выжить, ему нужно было разработать альтернативу магазинам из камня и бетона. Если они понимали это, то могли сделать то, что большие компании всегда делают, когда сталкиваются с конкурентом-выскочкой, – покупают его. Устраняют конкуренцию и экономят деньги на развитии, все одним махом.

Рид попросил Барри Маккарти связаться с его контактами в Blockbuster, чтобы попытаться договориться о встрече. Мы попросили наших венчурных капиталистов задействовать свои связи. Сделали все возможное, чтобы привлечь внимание Blockbuster. Но к моменту корпоративного ретрита в сентябре мы ничего не слышали. Даже намеков. Полная тишина. Это выглядело так, словно нам придется выбираться из этого самостоятельно.

Общеизвестно, что в Кремниевой долине все происходит довольно небрежно. Там не так много внимания уделяют костюмам, галстукам и тому подобным вещам. Если я бреюсь для встречи, – это знак большого уважения. Я думаю, что причина этой небрежности заключается в том, что, в отличие от большинства промышленных предприятий, технология настолько близка к истинной меритократии[90], насколько это возможно.

Во многих отраслях умение гладко говорить или модно одеваться ускоряет ваше восхождение к кабинету руководителя. Но в Кремниевой долине единственное, что по-настоящему имеет значение, это качество вашей работы. Это мир программистов с идеалами программистов.

Каждый программист привык к тому, что его код подвергается экспертной оценке, в которой коллеги оценивают его краткость, элегантность, ум, простоту и максимальную эффективность. Все написано черным по белому. Совершенно не важно, как ты выглядишь или одеваешься, как говоришь или пахнешь. Вам даже не нужно говорить по-английски. Если ваш код хорош, вы в деле. Если ваш код – отстой, это сразу видно всем. В месте, где вас оценивают исключительно по качеству вашей работы, никому нет дела до вашей внешности. Это распространяется на всех.