«The Coliseum» (Колизей). Часть 2

– Болдов, Лев. Умер в сорок пять. Совсем недавно. В самый разгар поисков гениев.

– Умер?

– Настоящие поэты долголетием не страдают… впрочем, как и моржи.

– А как же закалка?!

– Долгожителей среди моржей нет. – Толстова махнула рукой, взяла салфетку, сложила ее вчетверо и, глядя на свою чашку, продекламировала:

Прозаик не имеет прав поэта
В любви народной, вольностях, в судьбе…
Других. Но скоротечна Лета…
Печальных судеб, как и прав поэта.

– А это кто?

– Да так…

– Хм… Болдов. А почему не в курсе «современная поэзия»?! – Галине была потрясена стихами.

– Сегодня не в «Литературной газете» надо искать – по дворам. Вот Болдова-то «эпохальность» там и родила. На переломе. Да кто заметил? – и, помолчав, добавила: – Говорят, в Союзе писателей однажды слушали, в секретариате.

– Ну, и?

– Обкакали. Один Богданов встал, походил, походил и говорит: сильно. Давно подобного не было.

– Нет, а ты… где ты зарплату получаешь?! Или забыла? Дай Метелице прочесть.

– Давала.

– И ничего?

– Как видишь.

– Чем же тогда живем?!

– Хлебом единым, – Людмила в такт словам дважды наклонила сложенные ладони.

– Ведь столько вбивали! Воспитание! – Галина, оставаясь собой, лукавя, все-таки извлекала полезное. Вдвойне довольная удачей с наживкой, она продолжила тему: – Так чего боимся? Власти – нет. Народа? И здесь не поймет? А студенты? Наша кафедра – не Союза писателей! Не голову же на плаху!

– Народ… – небрежно бросила Людмила. – Немецкие мальчики, с роялем в каждом доме, нацепив погоны, шли расстреливать еврейских женщин и детей прямо с оперы. Воспитание потерпело крах. И Шопен… не помог, как выразился один романтик с тонущими в пустоте глазами. А на Украине? Каратели? Тоже народ? Те за безвизовые пряники – зверьми стали. Больше трех лет зверствовали, пока дали! Смотрела по телевизору? Ванечка семилетний из Донбасса? Без рук, нога ампутирована, еще и ослепший от взрыва около школы. Увезли в Москву всего обожженного. Уже не плачет – выплакал. И ведь просит-то чего? Глазки чтоб видели! – она вытерла платком слезу. – Не понимает, что он «ватник» для нелюдей. А в Москве уже все детские клиники полны донецкими. Не народ я. Во всяком случае, не такой. И братья у меня другие, и много – от Бреста до Тихого океана. А детям и женам карателей, на ночь, до конца жизни мотала бы хронику их преступлений! Вот отскачут на очередном майдане, так сразу и крутить. Да не давать отворачиваться – чтобы выли… Семьями выли! И давай оставим, – с досадой добавила она. – Хочу быть просто женой… не скакуна, и не с роялем. И не режиссера. А Самсонов всем этим качествам отвечает.

– Нет! Кино, вино и домино! – соседка театрально всплеснула руками. – Из тьмы лесов, из топи блат и прямо, прямо, прямо… в ад! Да вы актриса, мадам!

– Ну, обираю-то их не я.

– В смысле?

– Не из тех, что отнимают у них хлеб. Вон, певички одна за другой снимаются безо всякого стыда. Не слыша проклятий режиссера, который лег под деньги родителя или кого еще… не задумываясь, сколько талантов банально бедствует.

– Ты же о бессовестных актрисах?

– И о них тоже. Эти на пару с певицами обворовывают. Одни хотят нас убедить, что талант передается по наследству, другие, что и половым путем.

– Как-как?! – Галина рассмеялась. – Ну, милая!.. интересный разговор у нас вышел! Вот так прогулка! – она отклонилась, уперев руку в бок.

Но выражение лица неожиданно изменилось:

– Я вообще поражена моим женским окружением последнее время. Раньше на вопрос: Вы из какого сериала?.. все отвечали: Из любого. А теперь окружение, виляя хвостом, пытается отскочить. А в сериале оставить одну меня! Ты ведь раньше так не думала! И Чеховым восхищалась, и Набоковым, и Малевичем. А Пелевин? А лапшевешатели всякие с «Историей российского государства»? Туда же? Вместе с грантами Сороса на ложь? – Возмущение Галины было непритворным. Женщина, склоненной спины которой не видел никто, а выдержке завидовал, сорвалась. – Я ведь все помню! Может, чего проспала? Метелица в светском образе, ты выскочила замуж и рассуждаешь, как мать Тереза, Полина и та… вон как развела.

Она замолкла на секунду. Досада от проявленной слабости мелькнула на лице.

– Кстати, про оперу… не пропускает ни одной премьеры… – Галина прищурилась, меняя тему. – А ведь «бестужевские курсы»… не про нее. Или усвоила другое? Как думаешь?

– Ой, Галь, я тебя умоляю! – подруга не заметила перемены. – По Бальзаку «счастливая женщина не ведет светского образа жизни»[30]. А уж он вольно трактовал порядочность.

– Уже счастливая? Или еще? – съязвила подруга. – Предлагаешь новое определение счастью?

– Гранты Сороса? – Толстова кивнула невпопад и задумалась. – Только отец лжи – дьявол.

– Ну, это-то понятно.

– А ты не завидуй. – Людмила вернулась в разговор.

– Кому? Полине? Одной из тех, кого я заставляю себя слушать?

– Моя фамилия в списке?

– Увы. Ты, подружка, кладезь. Порой такое узнаю… и самой блеснуть ворованным хочется. А у той даже в манерах щадящее воспитание. С книжкой не засыпала.